Я, напротив, ничему не удивлялся и с грустью думал о том, почему у нас все такое кривое и косое, и что имел в виду угрюмый режиссер Говорухин, стеная о чем-то нами потерянном в старой России.
Портной жил недалеко от центра. Вместо вывески на его воротах были намалеваны жилетка и панталоны. Дом был довольно большой. В нем обитали хозяева, подмастерья и ученики. Сама портняжная мастерская располагалась во флигеле в глубине двора.
Наше появление произвело переполох. Забегали какие-то люди, лошадь тотчас распрягли, и мальчик лет двенадцати начал "водить" ее по двору. С крыльца спустилась миловидная, дородная женщина с заплаканными глазами, как я догадался, хозяйка, и пригласила нас в дом.
- Как Дуня? - первым делом спросил ее Котомкин.
Женщина только горестно махнула рукой и принялась промокать глаза краешком головного платка.
- Плоха, совсем плоха, дохтур счас у нее.
Мы вошли в дом, и хозяин проводил нас прямиком к больной. В светелке царила полутьма и стоял тяжелый запах. На лавке у стены лежала под одеялом девушка, над ней возвышалась высокая сутулая фигура врача. При нашем появлении он повернулся и что-то сказал по-немецки.
В затемненной комнате, да еще против света, слепящего сквозь неплотно завешенное окно, я его не рассмотрел.
- Гуте аренд, герр доктор, - поприветствовал я его.
- Добри вечер, - ответил он мне по-русски.
Я подошел к больной. Худенькая девушка с бескровными губами и запавшими глазами с трудом приподняла веки.
- Здравствуй, Дуняша, - поздоровался я.
- Здрасти, барин, - чуть слышно, ответила она. Перед постелью на табурете стоял тазик, а доктор держал в руке ножичек, немного напоминающий современный скальпель.
- Вас ист чужой меншен? - строгим голосом спросил он портного.
- Их ист русиш доктор, - ответил я за Котомкина.
- Русиш доктор, ха-ха-ха! - демонстративно рассмеялся на мое представление немец, явно нарываясь на неприятности. - Велеть подать светчи, - приказал он хозяину. - Здесь ист один доктор - это ист доктор Винер! - немец пожевал губами и добавил: - Их делать операций.
Я подошел к окну, сорвал закрывающую его материю и распахнул раму.
- Велите принести воды вымыть руки, - сказал я портному. Тот поспешно вышел из комнаты.
- Их делать операций, - повторил немец, пораженный моей бесцеремонностью.
- Нихт операция, - рявкнул я, пресекая его попытку взять Дуню за руку. - Вали отсюда, придурок!
- Вас ист "придурок"? - растеряно спросил он. Как "придурок" по-немецки, я не знал и смог перевести только как "огромный дурак".
- Зи ист гроссе дункель.
Винер дернулся, но, наткнувшись на мой взгляд, не решился что-нибудь предпринять и встал у стены с оскорбленным видом.
"Аля, - отчетливо произнося слова, сказал я про себя, - попробуй понять, о чем думает девушка."
Алевтина посмотрела на меня и кивнула.
В комнату вернулся Котомкин, а за ним парень с керамической корчагой и полотенцем. Я вымыл руки и велел всем выйти из комнаты. Остались только мы с Алей и доктор.
- Закрой дверь, - попросил я Алевтину. Она плотно прикрыла дверь.
- Теперь помоги мне снять с нее рубашку.
Аля посмотрела на меня круглыми от удивления глазами, но не тронулась с места.
- Ты что? - спросил я.
- Срамно это, Алексей Григорьевич, - чопорным голосом сказала она, поджимая губки.
- Ревновать не нужно. Я, когда тебя лечил, осматривал?
Она кивнула и сказала, глядя в сторону:
- Так то меня.
То о чем я подумал, было предназначено только для нее, и это можно не предавать гласности. Аля улыбнулась и проворно сняла с девушки рубаху. Дуня почти никак не реагировала, безжизненно улыбалась.
- Эй, ты, - обратился я к немцу, - ду бист фонендоскоп?
Винер смотрел на меня непонимающими глазами. Фонендоскоп, видимо, еще не изобрели.
- Трубка у тебя есть, слушать?
Я жестом показал, что мне нужно. Немец, кажется, понял.
- Найн, - коротко ответил он.
Пришлось слушать Дуню ухом. Чтобы зазря не нервировать Алю, я прослушал ее сердце и легкие со спины. В сердце были небольшие шумы, нормальные в таком ослабленном состоянии. Легкие были чистые. Живот нормальный.
Единственно, что мне не понравилось - это нитевидный пульс. Похоже было, что или девица заморила себя голодом, или ее угробил присутствующий здесь лекарь неумеренными кровопусканиями.
Аля, успокоенная моими целомудренными действиями, помогла одеть и уложить Дуню в постель. Что делать с ней, я не знал. Никаких явных признаков болезни я у нее не нашел.
- Ты узнала что-нибудь? - спросил я Алю.
- Она влюблена, - зашептала Аля мне в ухо, - и боится, что батюшка узнает и прибьет парня... Зовут его Семен.
- Эй, ты чего это удумал! - закричал я на немца, перебив Алю, - а ну отойди от нее!
Пока мы шептались, лекарь подобрался к больной со своим скальпелем, собираясь вскрыть ей вену на руке для кровопускания.
- Я ист исполнить свой долг! - угрюмо проворчал немец, отступая от Дуни.
Его глупое лицо светилось святой верой в свою правоту. Я не стал вступать с ним в научный диспут, просто взял за плечо и выпихнул из комнаты. В дверь тотчас просунулась голова хозяина.
- Ну, что ваше благородие?
- Пока не знаю, - честно ответил я, - но немца на порог больше не пускайте, если не хотите, чтобы дочь померла. Да, а кто такой Семен?
При упоминании этого имени Дуня зашевелилась.
- Какой Семен? - удивился моему вопросу Фрол Исаевич.
- Не знаю, какой-нибудь Семен у вас в доме есть? Молодой и красивый.
- Есть, подмастерье. Что касаемо красоты, то я не девка, на него любоваться. Только откуда ты его знаешь?
- От верблюда. Немедленно пришлите его сюда.
- Да зачем он... - начал было говорить Котомкин и замолчал, мрачно взглянув в сторону дочери.
Удобно иметь дело с умным человеком.
- Красивый, говоришь, - пробурчал он, и лицо его начало багроветь. Так вот оно в чем дело? Да я его, стервеца!...
Я не дал договорить и вытолкал из комнаты в сени.
- Вы его... а дочка между тем помрет.