- Алечка, - сказал я спокойным голосом, - грамота очень простая и нужная вещь. Ее свободно осваивают совсем маленькие дети. Если ты постараешься, то научишься быстро читать и писать. Представляешь, ты сама сможешь читать Писание, житие Святых. - "А если повезет, то и Александру Маринину", - добавил я про себя. - Ты будешь не хуже дворян и уж точно лучше неграмотного отца Евлампия.
От ахинеи, что я нес, меня поташнивало, но Аля прониклась и начала смотреть на учебу как на труд, а не развлечение.
Я начал все сначала, и дело чуть стронулось с мертвой точки. В разгар занятия в комнату вошла хозяйка накрывать стол к обеду и застала Алю в тот момент, когда она пыталась перерисовать букву "А". На хозяйку Алина образованность произвела такое сильное впечатление, что она с минуту стояла с открытым ртом, а потом начала перед ней жутко заискивать. У бедной девушки тут же началась мания величия и произошла переоценка ценностей. Ведь благодаря грамоте богатая горожанка стала смотреть на нее, нищую сироту, снизу вверх!
- Буду учиться, пока не научусь, - нагло заявила новоявленная "барышня-крестьянка", как только хозяйка вышла из комнаты.
- Будешь, - согласился я, - как только пообедаем. Удивительное дело, непомерно обильный завтрак уже рассосался в желудке без следа. Мне было любопытно, чем нас порадует обед. Радость, конечно, случилась, но не чрезмерная. Все-таки людям еще предстояло трудиться до вечера, потому обед оказался до обидного скромным. Нам подали постные щи, пирог с красной рыбой, назывался он "с визигой", налимью уху с грибным пирогом и на сладкое "пирог с вареньем". Из каких ягод это варенье, и как оно делается, я так и не узнал, на это резервов моего желудка не хватило.
Напитки были представлены водкой, домашним пивом, посредственного качества полусладким вином "романея" и неизменным квасом.
Было понятно, что хозяева не хотят ударить в грязь лицом перед "знатным" гостем и шикуют на грани возможного. Я решил при первой возможности тактично умерить их хлебосольство, а пока предался греху чревоугодия. Вся еда была совершенно экзотична для меня и необыкновенно вкусна.
У Али после выздоровления взыграл молодой, волчий аппетит, да и, правду говоря, большинства блюд она никогда не пробовала ни в доме приемных родителей, ни в людской.
С трудом дождавшись, когда уберут со стола, я прилег на полати вздремнуть после обеда. В голове все плыло, веки сами собой смыкались, самое время было нагулять во сне немного "осанистости". Однако уснуть мне не удалось.
- Гриб - "ги"? Дым - "ды"? - каждые полминуты выпытывала у меня честолюбивая подруга.
- Амбар - "о"?
- А.
- А?
- Да, "а". Ты отдохнуть не хочешь? - с надеждой спрашивал я.
- Ворота - "вэ"?..
В конце концов, я не выдержал и сбежал из комнаты под предлогом, что мне нужно переговорить с Котомкиным. Он, счастливец, спокойно отдыхал после обеда.
Я встретил его жену, носившуюся из конца в конец дома по каким-то своим делам.
Не отчетливо помня ее имя, я пробормотал что-то невразумительное вроде "Маривана":
- Нельзя ли вечером где-нибудь помыться? - полюбопытствовал я.
- Можно, - с непонятной для меня гордостью ответила она, - мы не нищие какие, в свою баню ходим, а не в общую. К вечеру истопят.
- Спасибо, - поблагодарил я ее, - еще нельзя ли, чтобы к ужину подали просто хлеба и чая.
- Можно, - легко согласилась хозяйка и убежала по своим делам, оставив меня в сомнении, правильно ли она поняла мою просьбу. Или ужин будет само собой, а хлеб с чаем отдельно.
Весь дом, кроме хозяйки, отдыхал, и, чтобы никого ни беспокоить, я вынужден был вернуться к себе.
- Проверяй! - распорядилась Аля, едва завидев меня.
Я отобрал у нее доску, стер с нее тряпкой рисунки, а буквы поменял местами.
Она немного затруднилась, но потом собралась и правильно назвала аж восемь букв.
- Молодец, - совершенно искренне похвалил я. Аля от удовольствия просияла.
- Только не пойму, - задумчиво сказала она, - зачем мне все время читать про амбар и ворота.
Я вздохнул и начал все с начала. В конце концов, я догадался научить Алю тянуть звуки, и мы прочитали несколько слогов. Дело пошло на лад. Продолбив два часа одно и то же, я опять сбежал от прилежной ученицы и сходил навестить Дуню. Без медицинской помощи она быстро поправлялась. Возможно, большой терапевтический эффект оказали любовь и усиленное питание. Со слов матери я узнал об одной довольно забавной закономерности. После моих посещений девушка начинала чувствовать себя гораздо бодрее. Я сначала не обратил на рассказы хозяйки внимания, воспринимая их как обычный комплимент, но потом и сам заметил, что в моем присутствии у Дуни на щеках появлялся румянец, и глаза начинали блестеть.
Считать, что я ей понравился, и ее волнует мое присутствие, у меня не было никаких причин: ее роман с Семеном был в начальной стадии, и другие мужчины для нее не существовали. Оставалось одно - я сам оказываю на нее "оздоровительное" воздействие. "Может быть, у меня прорезался талант экстрасенса", - подумал я и тут же забыл об этом.
... Дуня застеснялась моего появления без сопровождения матушки и до глаз натянула на себя одеяло. Я не стал ее смущать и, справившись о самочувствии, пошел бродить по усадьбе.
Дом у портного был одноэтажный, но на высоком цоколе, называемом "подклеть". В подклети располагались службы и кладовые. Фасадом он выходил во внутренний двор и был закрыт со стороны улицы высоким глухим забором.
В этом прослеживалась средневековая традиция, когда заборы и стены служили защитой от нападения врагов. Огороженный участок был размером более гектара. Служб и строений было довольно много. Все здесь напоминало миниатюрную помещичью усадьбу. Котомкины жили еще крестьянским полунатуральным хозяйством, со своей скотиной и птицей, садом и огородом. Судя по количеству работающих у них людей, они были не бедны. Никаких архитектурных излишеств, конечно, не было, все просто, рационально и неинтересно. Единственным украшением можно было посчитать крыльцо дома. Оно оказалось велико, монументально и отделано примитивной резьбой.
Осмотрев все, что можно, я все-таки вернулся к своей прилежной ученице. Теперь, по моему предложению, она сама рисовала буквы и называла их.