В сагах нет ни одного эпизода, изображающего страх перед болью или смертью. Напротив, постоянно с непреложностью, исключающей иные возможности, в них говорится о случаях, где нет ни намека на страх. Обычно речь идет о насильственной смерти в бою или при нападении, потому что смерть естественная — результат болезни либо старости — как правило, вообще не описывается, о ней лишь иногда мельком упоминается. Такая смерть не есть событие для персонажей саг. Последние слова человека перед лицом неотвратимой смерти носят обыкновенно чисто деловой характер либо содержат информацию о каких-нибудь повседневных вещах. Для тех, кому недостаточно примера с Кольскеггром, мы можем привести другой из этой же саги. Торгримр, которому Гуннар нанес смертельный удар копьем из окна, на заданный ему вопрос. Дома ли Гуннар, отвечает: «В этом вы должны убедиться сами. Я знаю лишь, что его копье дома.» И падает замертво. Поведение Атли, интересующегося модной формой наконечника копья, которым его только что смертельно ранил Торбьерн, кажется нам просто невероятным.
Возможно ли это? Откуда проистекает такое хладнокровие, столь разительно отличное от нашего поведения? Это обусловлено верой в судьбу и посмертную жизнь, рожденной особым восприятием, пониманием времени, решительно не имеющим ничего общего с нашим пониманием. Вера в судьбу уже явно проявляется в наскальных рисунках позднепалеолитических охотников. Нарисованный зверь тем самым отмечен перстом неизбежной судьбы и станет их добычей. Изображая человека, который будет убит в предстоящем сражении, как бы призывают словно уже существующую где-то его будущую смерть. Женщина, прикасаясь руками к мужу, уходящему на битву, может угадать те места, куда он будет ранен. Его раны уже реальные. Меч, которым в ближайшей схватке будет убит враг, своим бряцанием сообщает об этом, ибо смертельный удар, который он нанесет, уже является чем-то реальным.
После смерти человек продолжал свое существование. Каким образом? Представления об этом в разные эпохи и в разных местах были различными. Чаще всего покойник жил в могиле в своей телесной оболочке. Он видел, слышал, ел, пил, радовался, предавался гневу и печали. У него были все свойства живых. По другим, более абстрактным представлениям, умерший существовал в виде бесплотной души. Таких взглядов, вероятно, придерживались люди, сжигавшие покойников. Стеблин-Камнский пишет: «Общим для всех этих представлений о смерти является только одно: для индивидуума время не исчезает со смертью, оно постоянно. И это постоянство времени наиболее наглядно отражено в представлениях о том, что человек после смерти остается по сути своей таким же, каким был при жизни. Вера в загробную жизнь является не причиной. А следствием представлений о постоянстве времени. Отношение человека к смерти определяется не теми или иными представлениями о посмертной жизни, а его представлениями о времени. Если время едино и постоянно и не кончается дли индивидуума смертью, то смерть не так уж и страшна.
Такое понимание времени и хода жизни помогало переносить и «врачебные» вмешательства, вероятно не менее болезненные, чем недуги и страдания, от которых они должны были избавить. «Жертвоприношения» на Бычьей скале, в Великой яме смерти в Уре и во многих других местах, связанные с гибелью десятков людей, являются варварством, кровавой бойней. Но только для нас, отнюдь не для людей того бесконечно далекого прошлого!
Хотя смерть не была для доисторических людей из ряда вон выходящим событием, они стремились избавиться от недугов хвороб. Каков же был уровень врачевания в доисторическую эпоху? Охотники и собиратели умели вправлять вывих, фиксировать сломанную кость, вынуть из раны наконечник копья или другое инородное тело. Они ценили благодатное воздействие тепла или — наоборот — охлаждающей воды, лечебный эффект некоторых растений и минеральных источников. Но на этом, пожалуй, перечисление заканчивается. Остальное уже зависело от шаманов и сверхъестественных сил. Детская смертность была огромной. А продолжительность жизни составляла от двадцати до тридцати лет.