— Можно, — с непонятной для меня гордостью ответила она, — мы не нищие какие, в свою баню ходим, а не в общую. К вечеру истопят.
— Спасибо, — поблагодарил я ее, — еще нельзя ли, чтобы к ужину подали просто хлеба и чая.
— Можно, — легко согласилась хозяйка и убежала по своим делам, оставив меня в сомнении, правильно ли она поняла мою просьбу. Или ужин будет само собой, а хлеб с чаем отдельно.
Весь дом, кроме хозяйки, отдыхал, и, чтобы никого ни беспокоить, я вынужден был вернуться к себе.
— Проверяй! — распорядилась Аля, едва завидев меня.
Я отобрал у нее доску, стер с нее тряпкой рисунки, а буквы поменял местами.
Она немного затруднилась, но потом собралась и правильно назвала аж восемь букв.
— Молодец, — совершенно искренне похвалил я.
Аля от удовольствия просияла.
— Только не пойму, — задумчиво сказала она, — зачем мне все время читать про амбар и ворота.
Я вздохнул и начал все с начала. В конце концов, я догадался научить Алю тянуть звуки, и мы прочитали несколько слогов. Дело пошло на лад. Продолбив два часа одно и то же, я опять сбежал от прилежной ученицы и сходил навестить Дуню. Без медицинской помощи она быстро поправлялась. Возможно, большой терапевтический эффект оказали любовь и усиленное питание. Со слов матери я узнал об одной довольно забавной закономерности. После моих посещений девушка начинала чувствовать себя гораздо бодрее. Я сначала не обратил на рассказы хозяйки внимания, воспринимая их как обычный комплимент, но потом и сам заметил, что в моем присутствии у Дуни на щеках появлялся румянец, и глаза начинали блестеть.
Считать, что я ей понравился, и ее волнует мое присутствие, у меня не было никаких причин: ее роман с Семеном был в начальной стадии, и другие мужчины для нее не существовали. Оставалось одно — я сам оказываю на нее «оздоровительное» воздействие. «Может быть, у меня прорезался талант экстрасенса», — подумал я и тут же забыл об этом.
…Дуня застеснялась моего появления без сопровождения матушки и до глаз натянула на себя одеяло. Я не стал ее смущать и, справившись о самочувствии, пошел бродить по усадьбе.
Дом у портного был одноэтажный, но на высоком цоколе, называемом «подклеть». В подклети располагались службы и кладовые. Фасадом он выходил во внутренний двор и был закрыт со стороны улицы высоким глухим забором.
В этом прослеживалась средневековая традиция, когда заборы и стены служили защитой от нападения врагов. Огороженный участок был размером более гектара. Служб и строений было довольно много. Все здесь напоминало миниатюрную помещичью усадьбу. Котомкины жили еще крестьянским полунатуральным хозяйством, со своей скотиной и птицей, садом и огородом. Судя по количеству работающих у них людей, они были не бедны. Никаких архитектурных излишеств, конечно, не было, все просто, рационально и неинтересно. Единственным украшением можно было посчитать крыльцо дома. Оно оказалось велико, монументально и отделано примитивной резьбой.
Осмотрев все, что можно, я все-таки вернулся к своей прилежной ученице. Теперь, по моему предложению, она сама рисовала буквы и называла их.
Я прилег на полати и подглядывал за ней. По моей просьбе, Аля не заплела косы, и волосы пепельным ручьем стекали у нее по спине. У моей ненаглядной была высокая загорелая шея, длинные ресницы и очень женственная линия подбородка.
То, что девушка не нравилась селянам, было понятно. Ее гибкая грация была лишена крестьянской рациональности и детородной мощи. Свободный сарафан напрочь скрывал все некрупные прелести тела. У нее были не круглые румяные щеки, столь ценимые в деревне, а нежные ланиты городских барышень, пивших для томности и бледности уксус. Она у меня получалась какая-то нечетко социально выраженная.
— Ты мне мешаешь! — возмутилась Аля моим исподтишковым разглядыванием. — И так все перепутывается!..
Пришлось подойти и разобраться в ее сложностях. Заодно, как водится, поправить волосы, погладить шею, поцеловать за ухом, проверить, все ли на месте под сарафаном. Аля уже устала от науки и занималась на одном упорстве. Мое нежное вмешательство в учебу ее не очень расстроило, и она довольно активно включилась в игру, выпихивая мои руки из закоулков своей одежды и уворачиваясь от поцелуев.
Как уже стало доброй традицией, в самый неподходящий момент раздался стук в дверь. Аля метнулась от меня поправлять одежду и стыдиться, я же, пригладив волосы, отворил дверь…
Глава пятнадцатая
— Барин, вас Фома Исаевич кличет, — сообщил мне стоящий за дверью мальчишка-ученик.
— Что случилось? — сердито спросил я.
— Там чужой барин приехал.
Пришлось облачаться в халат и феску. Никаких знакомых бар у меня, понятное дело, в городе пока не было. Я вышел на крыльцо. Хозяин стоял в открытой створке ворот и низко кланялся кому-то, мне не видимому. За ним, прячась за спиной, толпились жена и несколько подмастерьев. Было ясно, что к нам пожаловала какая-то важная персона. Я немного обеспокоился возможным любопытством ко мне властей, быстро спустился с крыльца, подошел к воротам и выглянул наружу. Посредине улицы стояла красивая лакированная коляска, запряженная парой дорогих лошадей, на высоких козлах сидел статный кучер в ярко-красной рубахе и черной треуголке.
Седок, начальственного вида тучный мужчина лет пятидесяти, развалился на подушках, широко расставив ноги. Меня всегда раздражают люди, стремящиеся занять как можно больше места, и поэтому я хмуро воззрился на тучного господина.
— …Как прикажете, ваше высокопревосходительство! — лепетал сладким голосом портной, не переставая кланяться.
Почувствовав меня за спиной, он юркнул за сворку ворот, скрывшись от начальственных очей. Генерал вперил в меня свои светлые, с кровавыми прожилками глаза и спросил грубым, высокомерным голосом:
— Это ты будешь лекарь?
— Предположим, — ответил я не менее высокомерно, чем он, начиная злиться от явной агрессии и хамского напора, исходивших от толстяка.
Генералу, судя по тому, как скривились губы, мой ответ не понравился, но он продолжил в том же духе:
— Ты кто таков?!
— А ты кто таков? — ответил я вопросом на вопрос, с театральным презрением оглядывая собеседника.
У генерала от возмущения вылезли из орбит и так выпуклые глаза. Он начал набирать воздух в легкие, чтобы заорать. Я, между тем, спокойно подошел вплотную к коляске и в упор уставился на него, вопрошающе подняв брови.
Его превосходительство пошевелило усами, немного смутилось, выпустило из легких лишний воздух и отрекомендовалось:
— Князь Присыпко, генерал-майор от инфантерии.
Я никак не прореагировал, продолжая внимательно его рассматривать.
— Нахожусь в отставке… — помедлив, добавил он. — Командовал дивизией.
— Хвалю! — окончательно наглея, снисходительно процедил я.
На это старый дурак не нашел ничего лучшего, как гаркнуть:
— Рад стараться!
— Вы по делу или так, с визитом вежливости? — продолжал любопытствовать я, не давая ему времени опомниться.
— Имею просьбу, ваше… — замялся он, не зная как меня именовать.
— Алексей Григорьев Крылов, вольный стрелок, — назвался я с максимальной многозначительностью.
Такого звания в табели о рангах не было, и Присыпко совсем растерялся.
— Как же-с, как же-с… Имею почтительную просьбу, поспособствовать… Занемогшая супруга-с. Как много наслышан-с о талантах вашего… Покорнейше прошу…
Генерал совсем зарапортовался и замолчал.
— Помочь, конечно, можно… — раздумчиво сказал я, — только дорого беру…
— Это ничего-с, — обрадовался толстяк тому, что разговор принимает понятный оборот, — в средствах не стеснен-с. Имею окромя родовых, пожалованное от Ея императорского величества государыни Екатерины Алексеевны недурное имение в Малороссии…
— Ну, ежели так, то едем. Передайте Алевтине Леопольдовне, что я уехал с визитом, — велел я выглядывающему из-за ворот портному.
Почему я назвал Алю «Леопольдовной» — не знаю до сих пор, как-то так получилось.
Я влез в коляску, сильно потеснив князя.