Тарас помолчал и вдруг воскликнул:
— Вот ведь до чего дошли! Тут я не выдержал и говорю: «Мукой откупиться хотите? Сволочи вы, а не партизаны. И командир ваш дерьмо».
— Да-а, нехорошо, Тарас, — протянул комиссар. — Чем же все кончилось?
— Ничем. Ушли мы с Пыжовым, — понуро сказал Тарас, — муку не взяли.
— Круто ты, Тарас, — заметил Громов. — Так нельзя.
— Они бездельники и трусы, — уверенно возразил Тарас.
— А почему же об этом отряде только и разговора, что он разбил батальон противника, — сказал Кошелев.
— Во-первых, не разбил, а отбил, — уточнил Тарас. — И ничего тут нет хитрого, при пяти-то пулеметах. Да еще неизвестно, сколько было фашистов.
Отпустив Тараса, командир попросил Пыжова задержаться на минутку.
— Как ты думаешь, почему Тарас не остался в Дятлове? — спросил его Громов.
— Кто его знает… Да ведь он оскорбил Гришина.
— А не поссорился он с девицей своей?
— С Катей? Нет. Провожала она его далеко за поселок, все уговаривала остаться. А он Гришина ругал. Между прочим, Катя-то дочь Гришина.
— Как все это тебе нравится, комиссар? — спросил Громов, когда они остались вдвоем.
— Совсем не нравится. Трудно будет одним в Козыревке. Там много солдат.
— Внезапно нападем, справимся, — спокойно сказал командир. — Но что ты скажешь насчет Тараса, его ссоры в Дятлове?
— Гордость, видно, заела его за свой отряд. Мальчишество, конечно.
— Плохо, когда нет общего руководства отрядами. Каждый действует по своему усмотрению. Координировать надо удары, а тут… И в какое время!
Операцию откладывать было нельзя. Ее решили провести завтра. А после этого командир и комиссар договорились послать человека через линию фронта с письмом в обком партии.
Глубокий снег лежал в лесу. Сухой, пышный, словно взбитый лебяжий пух. Он спрятал все на земле: валежник, черные пни, заровнял ямы, овраги. Белым-бело кругом! И только молодые елочки зеленели, выглядывая тонкими мутовками из снега. А на старых елях, на нижних широких лапах лежали белые подушки. Ветви пригнулись, образовали вокруг стволов пещеры, в которых прятались от непогоды беляки.
После февральских метелей даже на лыжах было тяжело ходить. Люди до пояса утопали в снегу. А лыж было мало. Поэтому, когда отряд отправился в поход, вперед одним следом двинулись лыжники, чтобы проложить тропу.
Длинная цепь медленно продвигалась, мелькая среди деревьев. Сохраняя силы, отряд делал частые привалы. Остановится командир впереди колонны, отойдет в сторону, сделает знак рукой, и уставшие бойцы с размаху падают в сухой рыхлый снег.
Отряд вышел из леса, когда наступили сумерки. Теперь лыжники пошли в три следа, чтобы собрать растянувшуюся колонну. Чем дальше, тем осторожнее, приглушеннее разговор. В полуверсте от Козыревки сделали привал. К полуночи появилась ущербленная луна, и на снежное поле лег холодный, тусклый свет. На равнине обозначилось большое село, опоясанное черным кольцом садов.
Пока партизаны отдыхали, из села возвратились разведчики. Основные силы оккупантов — солдаты, младшие офицеры — размещены в здании колхозного клуба. Там — часовой.
С кряхтеньем, тяжело поднимались из снега партизаны. Разминались, отряхивали снег, поправляли одежду, проверяли оружие.
Разведчики установили, что офицеры жили отдельно от солдат в пятистенном доме. Хозяева этого дома живут в конюшне. К дому офицеров направился с группой бойцов комиссар. А Громов повел отряд к клубу, где размещались главные силы карателей.
Командир остановился в саду, возле клуба, долго смотрел на здание, прислушиваясь, потом тихо сказал связному:
— Лукояна позовите ко мне.
Через несколько минут около Громова появилась нескладная фигура а серой шинели и военной фуражке, к которой были пришиты овчинные уши.
— Часового надо убрать, Лукоян.
— Где он стоит? — простодушно спросил пришедший, заслоняя рот варежкой.
Лука Режин пользовался репутацией особой — бывший помощник паровозного машиниста, апатичный, всегда хмурый и в то же время стеснительный, он пришел в отряд зимой, измученный долгими поисками выхода из окружения. Больной, заросший густой бородой боец случайно набрел на партизан.
— Как зовут тебя? — спросил комиссар.
— Лукоян Режин, — ответил тот, подавая красноармейскую книжку.