— Знаете что, — обратился я к сапожнику. — Мне надо срочно в отряд. Одолжите вашу лошадь.
Женщина, неотступно следившая за нашим разговором, услышав про лошадь, мгновенно вылетела из чулана, словно ее кто вышиб оттуда.
— Зачем тебе наша лошадь? Мы за нее деньги платили!
Сапожник молча метнул в нее взглядом, и она тотчас скрылась за дверью. Видно, Михайло обладал сильным характером.
— Я вам дам лошадь, но с условием…
— Вы находите удобным ставить мне условия?
— Тогда — просьба, — поправился он. — Доедете к себе, отпустите ее. Она придет сама. Хозяин лошади вон на печке.
Я обещал отпустить его коня.
Мне казалось, что Михайло непременно придет к партизанам. Увы, это предположение не оправдалось. Мы встретились с ним снова, но уже не в Глинищах, а в селе Болотное, что в западной части Брянской области.
Была глубокая осень. Наши войска гнали фашистов на запад. Партизаны выходили из лесов, шумно и радостно встречали воинов. Нередко целые отряды спешно переодевались в форму и вливались в регулярные войска Советской Армии.
В селе Болотном, расположенном в стороне от больших дорог, скопилась большая группа полицейских, потерявших своих хозяев…
Наш отряд наткнулся на них случайно и потребовал сложить оружие. Но полицаи дрались отчаянно, с яростью обреченных. Партизаны ворвались в село и провели свой последний бой на родной земле сурово и яростно.
Усталые, мы шли с Ефремом по улице. Вдруг через плетень увидели в саду человека. Озираясь, полусогнувшись, он пробирался между голых кустов вишенника. На окрик не остановился, и я выстрелил по саду короткой очередью. Но сознательно взял выше, чтобы не задеть человека.
После этого незнакомец поднял руки. Еще не остывший после боя, Ефрем крепко выругался, перемахнул через плетень и сгоряча размахнулся. Но я успел схватить его за руку.
— Подожди, Ефрем.
В это время человек поднял глаза.
— Михайло?!
— Эге, да это и мой старый знакомый! — воскликнул Ефрем, пристально глядя на растерянного человека…
По трусости, по другой ли причине сапожник Селиверстов не побрился и не пришел к партизанам. Разговаривать с ним у меня не было ни времени, ни желания. Но мог ли я тогда подумать, что судьба в третий раз сведет меня с этим человеком через десятилетия. Да еще в каком месте!
Летом 1966 года я был в командировке в Киргизии. Сижу в колхозе «Чон-су», под Иссык-кулем, и беседую с председателем. Вдруг в кабинет вошел белобрысый мужчина. Левый пустой рукав гимнастерки, заправленный под ремень, плотно прилегал к боку.
Пришелец был русским, но с председателем свободно говорил по-киргизски. Белесое лицо его что-то смутно напомнило мне. Почувствовав на себе пристальный взгляд, он нервно передернул бровью. Правый глаз его прищурился. Мне показалось, что, взглянув на меня, он чуть вздрогнул и тотчас отвернулся.
Где я видел этот прищуренный глаз с прозрачным белым шрамом поперек брови? Разговаривая с председателем, он уже явно старался не смотреть на меня. И только уходя, еще раз кольнул резким прищуром глаза.
Оставшись вдвоем, я спросил Атабекова, кто это такой.
— Наш зоотехник.
— Давно живет в колхозе?
— С войны остался. Хороший работник, между прочим.
Подробно расспрашивать председателя было неудобно. Но меня преследовала мысль: где я видел этого человека?
Ночевал я в том же колхозе, в доме приезжих. И вот вечером в комнату вошел тот самый белобрысый человек.
— Извините, вы меня узнали, конечно?
— Да, — ответил я не очень уверенно.
Минуту мы стояли молча. Я ждал, чтобы гость заговорил первым.
— Моя фамилия Селиверстов. Помните наш разговор в Глинищах? — спросил он.
Вот, оказывается, где я встречался с ним! Вся картина мгновенно ожила передо мной.
— Если бы я не встретился с вами вторично, в 1943 году, — заговорил Михайло, — то, наверное, все сложилось бы иначе.
— То есть?
Он задумался, а потом продолжал:
— Помните, с вами был Ефрем, щербатый такой парень? Так вот с этим самым Ефремом мы земляки, оба из города Белева.
— Минутку, — остановил я Селиверстова. — У вас, помнится, была возможность перейти к партизанам. А вы…
Мой собеседник поднял высоко согнутую руку и, прижав ее к щеке, пояснил:
— Вот он, локоть, близок, а не укусишь. Откровенно говоря, я тогда был очень растерян. Казалось, все погибло, а фашисты прут и прут.
Селиверстов замолчал.
— Значит, потеряли уверенность в нашу победу? — спросил я.
Он виновато посмотрел на меня.
— Стало быть, могли быть на службе у врага…