Лишь погода была угрожающей. Небо потемнело, и, когда я добрался до маленького запущенного бюро Еврейского совета, пошел дождь. Еврейское население Трира, которое и раньше было небольшим, теперь составляло всего несколько тысяч человек.
— Меня зовут Лео Бретхольц, — представился я мужчине средних лет.
— Я так и подумал, — ответил он. — Как вы доехали?
Я был рад, что меня, юношу, пустившегося в бегство, уже ожидали. В бюро было два стола, пишущая машинка и шкаф для бумаг. Наша встреча была короткой и деловой, и я немного занервничал.
Мне сказали, что я должен пойти на Петер-Фридхофен-штрассе, 13, где я найду себе комнату на несколько дней и еду. Тринадцать — несчастливое число, так же как и слово «Фридхоф». На немецком языке оно означает «кладбище». Тринадцатый номер на кладбище. Но я оставил свои мрачные мысли при себе.
— Не нужно называть там свою фамилию, — добавил он. — Достаточно имени.
— А кто там будет? — спросил я с наигранным спокойствием.
— Die Barmherzigen Вrüder, — улыбнулся мой собеседник. «Братья милосердия».
— Братья? — удивился я.
— Счастливо!
Значит, теперь я остановлюсь в монастыре, где буду зависеть от францисканских братьев. Хорошие люди, хорошие неевреи.
— Мы очень хорошо знаем друг друга, — добавил он успокаивающе.
На мощеной улице за черным забором я нашел их украшенное лепниной здание, открыл скрипучие ворота и позвонил в колокольчик. Монах в коричневой рясе открыл дверь и приветливо улыбнулся мне. «Брат Иоханнес», — представился он. Когда он закрыл за нами дверь, я спросил себя: в безопасности ли я здесь? Там, снаружи, на улицах, преследовали евреев; здесь, в монастыре, в сердцевине христианства — люди, наученные держать язык за зубами, в то время как Гитлер совершает одно злодеяние за другим.
В монастыре пахло воском и ладаном. На некоторых стенах висели нарисованные маслом картины с изображениями святых. В целом монастырь казался примером воздержанности и чистоты, каких мне до сих пор не доводилось никогда встречать. Миновав длинный коридор с кафельным полом, мы поднялись по лестнице в комнату с шестью или восемью узкими кроватями, застланными белыми простынями.
Я пытался успокоиться. Не полагайся ни на кого, предостерегала меня мама. Мир полон опасностей. Я должен остаться здесь и ждать дальнейших указаний, но я не имел представления, когда это будет.
— Не нужно беспокоиться, — улыбнулся брат Иоханнес.
Лежа на кровати в ожидании ужина, я увидел в коридоре монахов. Одни тихо бормотали молитвы, другие выполняли необходимые работы. Им не было дела до меня. Само собой понятно — я здесь не для того, чтобы со мной беседовали, а только для того, чтобы дождаться новостей.
Перед ужином прочли простую застольную молитву. Я, как и другие, склонил голову, но слова не произносил. Мы съели суп, овощи, молоко и кусок хлеба. Еда была вкусна, как манна небесная. За столом не было никаких разговоров, и после еды все молча встали из-за стола. Всю ночь шел дождь, капли мелодично стучали в окно рядом с моей кроватью, и я глубоко проспал до утра.
Затяжной дождь лил и весь следующий день. Это было плохо. Сауэр, в общем-то, мелкая река, и обычно ее можно перейти вброд: воды там по пояс. Но теперь, вполне возможно, река вздулась от дождя, и нужно будет ждать несколько дней, пока она успокоится. Могу ли я рискнуть задержаться еще на несколько дней?
Мне захотелось выйти, чтобы послать маме открытку. Вспоминая покой предыдущего дня, я чувствовал себя в безопасности. Выходя из монастыря, я поздоровался с братом Иоханнесом, который только что открыл входную дверь посетителю.
Мое сердце на мгновение остановилось. Посетителем был немецкий солдат. Я отвел глаза. Он казался девятнадцати- или двадцатилетним, чуть старше меня. Я постарался сделать вид, что очень занят. Он кивнул, здороваясь. Пока брат Иоханнес приветствовал его, я с бьющимся сердцем вышел на мокрую от дождя улицу, надеясь, что к моему возвращению солдата уже не будет.
Я нашел магазин сувениров и купил открытку. Трир казался очаровательным. Город с множеством соборов, остаток Римской империи, уютно устроился в долине реки Мозель с ее бесчисленными виноградниками и винными погребами. Улицы были мощеными, как и в Вене, где униженных евреев заставляли чистить их щетками. А дождь все шел и шел.
Я коротко написал домой свои новости. «Все хорошо. Я в безопасности. Ожидаю встречи…», но фамилии Беккера я не упомянул. Отправляя открытку, я представлял себе мамино облегчение, когда она ее получит.