Сколько спал, Антон не знал. Колеса по-прежнему перестукивали. Те же люди, духота и вечерняя темень вокруг. Постепенно пассажиры начали оживляться. Где-то делали робкие шаги к знакомству. Пару слов там, слово здесь, затем жест. Кто-то уже смеется над чей-то шуткой.
Антон снял шапку и долгое время держал её в руках, но затем оставил её на столике и снова погрузился в сон. Сновидений опять не было. Когда он открыл глаза, некоторые переоделись, другие ужинали. Были слышны анекдоты и жизненные рассказы, трогающие за душу внимательного слушателя. По коридору всё время бродили, и Антону пришлось поднять ноги.
Сидеть было неудобно и жестко. У Антона болела шея. С грустью он вспомнил про ежевечерние сеансы массажа своей девушки, так спасавшие его от переутомления на работе. Прикосновения крошечных пальчиков вселяли своей нежностью радость жизни в его утомленное тело. Гибкость и плавность молодого тела, пылающего страстью любви, выжигали недуги и наделяли душу спокойствием, большим теплом. От проведенного с ней времени радость переполняла до краев Антона. Счастья не может быть много, чтобы его заметили. Оно либо есть, либо отсутствует.
Неуклюжие попытки помассировать шею проку не дали и Антон принялся поворачивать голову из стороны в сторону. Послышался хруст позвонков, Антон слегка прижмурил глаз и сразу остановился. В соседнем плацкарте женщина писклявым голосом обсуждала судьбы всех своих соседей, друзей, родителей с такой же блондинкой как она. Разговор выглядел самосудом, объявляющим вердикт будущего персонажей.
Какое кощунство, подумал Антон, перебирать чужое горе и делать дурацкие выводы с пояснениями ради развлечения, дабы прогнать скуку. Разговорчики от безделья. Вскоре Антон был равнодушен к содержанию монолога. Его заинтересовал возраст обладателя столь обширным кругом знакомых и наивным детским голоском. Приглядевшись, он оценил даму в тридцать три года, но настолько измученную и поникшую обладательницу бесформенного тела, в давно устаревшем пальто. Рядом с женщинами сидели две студентки, как понял опять засыпающий Антон из диалога. Большетелые, пышные, видно разрабатывающие тела ночью не в ученьях, как, впрочем, и свой похабный лексикон. Грубые речи, повадки злобных баб по соседству, прокуренные глотки мужиков из коридора, уже разбавленные спиртом. От этих персон Антону становилось дурно. Люди шмыгали туда-сюда по коридору. Прошла бабуля. Прогромыхала пара бритоголовых тупиц.
За ними через минуту проводник и двое представителей внутренних органов путей сообщения. Как-то поспешно они прошли.
Во всем вагоне одни сони сменяли предыдущих, и наоборот. Сон господствовал в каждом вагоне небольшого многогранного мирка мчащегося вдаль электропоезда, проносящегося мимо маловажных пригородных станций. Хотя поезд останавливался выборочно, он все равно двигался медленно.
Антон вспомнил восточный экспресс Лондон-Рим. Закрыв глаза и отстранившись от чужой ему реальности, он представил мягкие кресла европейских поездов, вежливых проводниц, вечно улыбающихся и чересчур услужливых, чистые, опрятные вагоны, тишину и гармонию.
В поездке по Европе Антон впервые почувствовал себя человеком с большой буквы. Свободным и имеющим реальные права и привилегии. С какой досадой ему пришлось возвращаться к совершенно иной цивилизации, грязной, грубой, с жестокостью кровавых дикарей. Люди не заслужили подобной несправедливости творца, отвернувшегося от нас, видно, навсегда. И мы продолжаем вязнуть всё глубже и глубже в мягкости трясины коричневости нашей, и только нашей жизни. Антон пытался вырваться, ускользнуть из-под обломков сокрушенной империи. Деньги позволили ему вести желаемый образ жизни. Они построили занавес, сквозь который не проникала навязанная нищетой мерзость существования. Его мирок помнился чистотой и прозрачностью здорового воздуха с ароматом свободы и независимости от передряг, подверженного им мира. Зачем описывать нашу жизнь? Достаточно указать на вечную грязь вагонов наших поездов и всё будет сказано без лишних слов. Антон понимал, что его одухотворенность полетом мнима. Он так же, как и иные, ползает по свету, только его полка чуть выше и немного чище, ну, поудобнее.