Мишель не стала размениваться на оплеухи, она сразу же прибегла к кулакам. Тали упала со своего стула чуть ли не прямо на янтарные угли камина. Рэй подбежала к ней в ту же минуту.
— Сумасшедшая старуха! — крикнула она на Мишель, прижимая плачущую Тали к своей груди. — Да есть ли у тебя вообще мозги? И где твои уши?! Ты что — единственная в Праведном Пути, кто не знает, что она беременна?
Мишель побледнела.
— Я не… Она не смеет говорить такое… О милосердный Господь, вы же не скажете…
— Так ведь у нее все на лице написано! — Рэй сплюнула на пол.
— Нет! — Тали приложила ладонь к покрасневшей щеке и высвободилась из рук Рэй. Сидя со скрещенными ногами на полу, она сказала: — Я наступила на подол юбки и упала. И если у меня будут какие-нибудь неприятности вот с этим, — она указала на живот, — то пусть будет, что будет. Да исполнится воля Господина нашего Царя… — Ее смех звучал безрадостно. — Я быстренько снова забеременею. Может, это и будет истинным милосердием Господа.
— Милосердием? — Голос Хэтти рвался наружу из каких-то темных глубин ее души. И в этом слове, прозвучавшем как эхо слов Тали, было столько огня и силы, что, казалось, оно способно содрать плоть с костей не хуже, чем то делает котел из обихода мужских обрядов. Хэтти поднялась со своего кресла и сунула ребенка в руки Бекке, ни на секунду не отрывая глаз от лица Тали.
— Ну а теперь запомни, женщина, что я скажу тебе перед свидетелями, которые подтвердят каждое мое слово. Когда случится то, что должно случиться этой ночью, и если милосердие, как ты его понимаешь, постигнет тебя, я дам тебе урок, что такое настоящее милосердие. Я буду поджидать тебя в каждом укромном уголке этого хутора. Я буду терпелива, и когда следующая беременность покажется тебе благословением, я, клянусь всемогущим Господом Богом, выйду из темноты и вот этими самыми руками вырву у тебя из матки это кровавое благословение!
Малюсенькие золотистые волоски на руках Бекки становились дыбом при каждой фразе, произнесенной ее матерью в ответ на богохульство Тали. Рэй отшатнулась от Тали, как будто боясь заразиться от нее. Другие жены молчали, и только расширенные зрачки их глаз говорили, что они внимательно вслушиваются в каждое слово. Одна Тали была непоколебима как гранит.
— Раньше или позже, — глухо сказала молодая женщина, — ты или кто-то другой вырвет у меня ребенка то ли из матки, то ли из рук — какая разница? Это всего лишь ребенок. Я принимаю твое проклятие, Хэтти, — не такая уж это тяжелая ноша. Давным-давно Господин наш Царь возложил на нас всех гораздо более тяжелую.
Дверь открылась. Это вернулся Вилли.
— Па говорит, чтоб вы… — Он сделал долгую паузу. Он явно чувствовал в атмосфере комнаты нечто большее, чем просто зов готовности Бекки. Его невольно передернуло. — Па велел, чтоб вы все сейчас же вышли и становились перед домом, — закончил он и тут же убежал.
Женщины прошлепали босыми ногами, выдерживая строгий порядок, по половицам Большого дома Праведного Пути. Бекка вышла вместе со всеми, держась рядом с матерью, как будто она снова всего лишь малышка с вечно измазанной мордашкой, которую все еще водят на матерчатых помочах. Ужас, поднимающийся откуда-то из живота, заложил ей уши и застилал глаза. И внезапно на нее нахлынуло море запахов: мускусный запах пропитанного потом платья матери; острая вонь опаленных волос Тали; запах горящих камышовых свечей, бросающих свой колеблющийся свет на весь бесконечный путь от гостиной до парадной двери дома; хлесткий удар свежего холодного воздуха, когда эта дверь отворилась и женщины вышли в ночь; влажный, прохладный, сочный запах вспаханной земли. Запах земли, ожидающей семени, а совсем близко от Бекки — молочный сладковатый аромат ребенка, тепло прижавшегося к ее плечу.
Здесь же была и Баба Фила, сидевшая на стуле с прямой спинкой рядом с притулившейся у ее ног прислужницей. Бекка тщетно пыталась поймать взгляд этой девушки. Пальцы ног поджаты, пальцы рук накрепко вцепились в колени, каждая мышца, каждая жилочка тела безымянной напряжены так, что могут сорваться как пружины при малейшем прикосновении. А глаза горят. Это было единственное лицо, которое улыбалось. Голодной улыбкой.
Женщины выстроились как по линейке за спиной у хуторской вещуньи. Большой дом прикрывал тыл этой шеренги. Все они смотрели вперед с деланным спокойствием и безразличием. За открытым пространством, прямо напротив них стояла шеренга мужчин — родичи-Пола, сыновья Пола. При свете наскоро изготовленных факелов все они готовились стать свидетелями, как то и положено по обычаю.
Не было лишь самых маленьких мальчиков, тех, что слишком молоды, чтобы работать в поле, а потому никакой пользы Праведному Пути принести еще не могут. Она сейчас спали в своей общей спальне, устав после целого дня игр. Спал там и сын Кэйти, и сын глупой Тамар, и Саймон — сын Метрии — результат ее последней течки, после чего у нее наступила вторая Перемена в жизни женщины. Бекка представила себе их всех, хотя ей ни разу не пришлось побывать в спальне мальчиков. Она увидела их взлохмаченные головки, раскрасневшиеся во сне лица, их ночные рубашки, путающиеся в ногах, которые еще только-только стали удлиняться, готовясь к тому, чтобы совершить прыжок из детства в юность.
Особняком от мужской и женской шеренг стояли две фигуры. Эти двое мужчин, освещенных колеблющимся светом факелов, находились в квадрате, чьи границы кто-то прокопал в твердой, утоптанной земле. Бекка узнала их обоих. Одним был ее отец, другим — Адонайя. Странно, но сейчас, когда Бекка узнала их, чувства удивления и ужаса нисколько не ослабли в ее душе.
Был такой случай, когда Бекка — тогда еще совсем маленькая — залезла слишком высоко на ветви мертвого дерева и свалилась вниз. И хотя она прекрасно знала, что удар, когда она стукнется о землю, будет страшно болезненный, каким он и оказался, но в те секунды, пока она летела вниз, ей казалось, что она покинула свое тело и ее душа парит рядом, чтобы оказаться среди ангелов. С высоты и как бы извне она видела, как какая-то незнакомая девчонка пролетает сквозь ветви мертвого дерева и вот-вот сломает ключицу. Она не ощутила страха даже тогда, когда земля вздыбилась ей навстречу… Не ощутила она и боли, когда врезалась в нее.
И вот теперь — все та же бесчувственная изоляция. Что-то происходит. В голове она не ощущает присутствия Червя, но нет там и собственных мыслей. Все расползается, как выношенная ткань, и ничем этому не поможешь, и ничего не изменишь. Эти два человека и то, что они собрались делать, были где-то далеко-далеко. Ее это все не касалось. Адонайя пришел убить ее отца, если получится, и забрать под себя Праведный Путь. Бекка была слишком ошеломлена, чтобы молиться о предотвращении немыслимого. Просто таков порядок вещей.
«И холм тоже в порядке вещей? — Сатанинский Червь, а если точнее, то истинная сущность Бекки, взвыл от возмущения. — И котел в порядке вещей, и вранье во имя спокойствия, и то, что станет с Шифрой, если Пол проиграет, и все эти мерзости, все это в порядке вещей? И неужели это повсюду так? И в городах — тоже? Неужели в мире, который куда больше, чем учит Кэйти, неужели же там все устроено так, как здесь?»
«Ну и что? — ответил закаменевший дух Бекки. — Я-то живу не там, а здесь!» Она почти поверила этому выводу.
На ринге достаточно громко, чтоб все могли слышать, Пол обратился к сопернику:
— Адонайя, привет тебе. Будь здрав, Адонайя из Миролюбия, сегодня на земле Праведного Пути.
Эти слова были специально разработаны вот для таких случаев. Их спокойная, несколько церемонная интонация должна была подсказать слушателям, каким древним и почтенным обычаем является соревнование, которое произойдет немного позже.
Адонайя ответил соответственно:
— Привет тебе. Пол, и да пойдешь ты по пути Адама, Пол из Праведного Пути.
— Из земли вышел, в землю ушел.
— От кости — к праху.