«Он сильный, он спасет Шифру, — думала она. — Он сильный, он вызволит нас обеих».
Когда к ней пришел Лу, он принес с собой горящую головешку в жестяной миске. Небольшой костер, который он зажег возле ее ложа из сосновых веток, высветил оспины на его лице так, что они стали казаться глубокими провалами. Бекка смотрела на него прямо и холодно. Если он искал в ее глазах ласку, то он ее вряд ли там обрел. Но и отказа тоже не встретил.
— Я хотел только взглянуть… — Он кивнул в сторону костра, который в целях безопасности развел в собственной блестящей миске. — Когда ты пришла к нам, мне показалось, что ты красива, но в темноте, да еще в начавшемся переполохе я ничего не смог разглядеть. А потом, у огня, ты тоже сидела от меня далеко… Я надеялся… Мне хотелось убедиться…
Бекка поняла, что он извиняется за принесенный огонь, и никак не могла сообразить — почему.
Она произнесла ритуальные слова, надеясь, что раз он пришел, то сейчас позволит ей сделать все, что надо, и на этом все и кончится. Но он продолжал сидеть и смотреть на нее так пристально, будто хотел съесть глазами. Его голодный взгляд пронизывал ее до костей, вызывал воспоминания о старых ранах и дрожь. Ей приходилось слышать еще более страшные истории, чем о женщинах, которых брали, когда они не были в поре, и которые умирали от разрывов. Иногда, а в те далекие Голодные Годы даже часто, женщины использовались для гораздо более насущных нужд, нежели хранение мужского семени.
Для того, чтобы называться Голодными, у тех времен были внушительные основания.
Разделявшее их молчание опасно сгущалось. Бекка попробовала действовать так, будто между ними ничего особенного не произошло: подумаешь, помолчали, ну и что? Но сидевший в ней Червь насмешливо заявил, что она ошибается. Это молчание было каким-то тяжелым, в нем до поры до времени затаилась гроза, а может быть, та опасная тишь, которая, если верить древним сказаниям, спускалась на бескрайние просторы зеленых вод, бесшумно отступавших от земли только затем, чтоб с диким ревом кинуться обратно на берег, дабы без остатка сокрушить Башни Гордыни.
Наконец женская слабость заставила Бекку нарушить железное молчание.
— Там… откуда ты… женщины говорили другие слова? — Возможно, он не понял приглашения?
Лу покраснел. Он сидел напротив нее с высоко поднятыми коленями; между ним и Беккой находилась миска с костерком. Ее вопрос заставил Лу подтянуть колени еще выше, так что при мерцающем свете пламени он стал похож на треснувшую коричневую оболочку впавшего в зимнюю спячку жука. Если б у него не было такого несчастного выражения лица, которое трудно забыть, она никогда бы не поверила, что это тот самый парень, который так насмехался над Сарджи, предлагая взять на себя и его очередь. Теперь было очень похоже, что ему и со своей-то не справиться.
Чем дольше он станет тут сшиваться, тем дольше не придет Гилбер Ливи, а у Бекки к тому было неотложное дело. Она снова попыталась поднять настроение Лу.
— Твой старый хутор, он лежит ближе к горам или к Коопу, если считать от Благоговения? — Она назвала хутор Виджи, а не свой, надеясь, что громкая слава ясновидящего гнома разносится далеко, что делает Благоговение лучшим ориентиром на местности. Виджи был единственным существом, пользовавшимся широкой известностью.
Лу покачал головой, отказываясь клевать на такую приманку.
— Все это в прошлом, — сказал он. — Ушло навсегда. Я теперь принадлежу к этой скадре. Хоть я родился не в Пограничье, но стал почти не хуже их. Зарабатываю себе прежнее имя. — То, как он это сказал, звучало, будто он мечом обрубил все вопросы о себе, обрубил раз и навсегда. — А ты действительно красивая, — добавил он вроде бы совсем не к месту.
Бекка не знала, как следует отнестись к этим словам. Тогда она подвинулась на своем ложе из сосновых веток и сделала Лу знак приблизиться к ней. Она не знала — и никогда не узнает, — из какого он хутора, почему он его покинул, сколько ему лет. Но она знает, что страх течет по его коже как масло, готовое вспыхнуть и сжечь его заживо. Тонкая пленка страха покрывала рану какого-то невыразимого стыда, который она чувствовала, будто на язык ей попал комок протухшего жира. Да, в хуторских ребятишках прекрасно умели воспитывать чувство стыда. Иногда оно внедрялось столь глубоко, что, казалось, стыд становился ядром какой-то собственной тьмы. А во тьме ребенок терялся, страх схватывал его с еще большей силой. И вот сейчас она будет держать в объятиях именно такого потерявшегося хуторского мальчика.
Он придвигался к ней постепенно, его тело пыталось доказать ей, как он смел, но его глаза кричали, что все это ложь. Она жестом дала ему понять, чтобы он прилег на сосновую подстилку рядом с ней. Тихо-тихо, чтобы не напугать его, она стала рассказывать ему старую сказку для детей:
— Когда женщины впали в грех и повсюду воцарилось беззаконие, они стали давать мужчинам в любое время, когда хотели, или отказывались принимать их семя по прихоти; и узнал Бог об этом, и огорчился. Он обратился к Пресвятой Богородице, сказав: «А где же дети?» И Богоматерь заплакала, ибо женщины либо не впускали в себя семя, либо заставляли его падать на иссохшую землю, потому что отвернулись они от колыбелей и те опустели. А сами они стали гоняться за яркими побрякушками Дьявола, отшвыривая ногами колыбели, будто это были ловушки.
И тогда Господин наш Царь, ощутив печаль Господа, сказал Богоматери: «Воззри на этих неблагодарных, этих истинных дочерей Евы. То, что они могут получить даром, они выбрасывают и разрушают. А за тем, что никак не должно вызвать у них желания, они гоняются в своей гордыне. Из-за их эгоизма колыбели пустуют, но гнев моего меча наполнит эти колыбели их собственной кровью».
Но Пречистая сказала ему: «Не делай этого, ибо они дочери двух чрев — они мои дочери, равно как и дочери Евы. Господин наш Царь, ты мне не Господь, чей гнев наполнил чрево Мира водой, но все же пощадил Ноя и его жен, чтобы снова заселить землю. Я прошу, чтоб твой беспощадный меч не наполнял колыбели кровью. И без того, слишком много крови, но это мы изменим».
Бекка почувствовала, как дыхание Лу становится спокойнее и ровнее, как у мальчика, готового отойти ко сну. Она дотронулась до его волос, грязных и пыльных, но еще не свалявшихся колтуном, как ей сначала показалось. В волосах было множество ползунов, от прикосновения которых ее пальцы ощущали щекотку. Она помолилась, чтобы ей выпала возможность очиститься от всего этого, чтобы отвратить опасность заразы от ползунов, копошащихся на нем и на других мужчинах. Но это все потом. А пока ей надо мириться с его присутствием, если она хочет увидеть Гилбера до восхода. И она снова заговорила, убаюкивая Лу.
— И тогда Богоматерь Мария зарыдала, а потом пересчитала все слезинки, и число их стало числом Голодных Лет. И за эти годы произошли те изменения, о которых говорила Богоматерь.
А Господин наш Царь скакал по всей земле, и меч его убивал, но лишь в пределах, дозволенных Господом. И сам Господь летел за ним в сопровождении сонма ангелов, и каждый ангел ставил печать на недрах каждой женщины и шептал ей на ухо: «Это чрево Евы, которое ваши грехи сделали бесплодным. И раз ты презрела колыбель свою, то теперь будешь постоянно стремиться ее заполнить. Сейчас не хватает тебе хлеба, а скоро будет не хватать еще большего». И прекратились крови у женщин, а врата чрева у них жестоко сузились от страха перед мечом Господина нашего Царя. Вот как оно было.
Лу содрогался в ее объятиях. Может, слова были немного другие, но Бекка знала, что именно эту историю Лу рассказывали, когда он был мальчиком. Какой порядочный хутор позволил бы ребенку вырасти, не услышав этой повести? Узнав ее, они познавали доброту Господа Бога, который мог стереть с лица земли все живое из-за гордыни и распутства женщин, но все же пощадил эту жизнь. Этот рассказ пояснял также, почему должны были наступить Голодные Годы — они были необходимы, как необходимо пламя для закалки стали. А больше всего учил он тому, что такое женская благодарность, что такое плата за древние долги, порожденные женской скверной.