(Данный абзац был мною полностью завершён за два с половиной часа до написания. Это редкость, ебёмте.)
Когда я был маленький, и когда мне было при этом шестнадцать лет (только исполнилось) мы с Дуловым сочиняли песенки: я — текст, а он музыку. Я тогда, глупышка, любила питерский рок и сподобилась я, дурочка, сочинить нечто:
А музыка была при этом чем-то похожа на Майкла Джексона, и раньше на неё был текст Дулова:
И припев: Кристина!..
Вот такой вот мы занимались вот поебенью. Хотя дуловский текст весьма и весьма для 15-ти тогдашних дуловских лет. Лучше моего. (Всё-таки, блядь, в метро совершенно некомфортные условия для ведения «простой литературной работы».)
К Божийдарову медленно подплыла рыба, неожиданно нежно и предварительно проведя плавником по спине, и человеческим голосом, прямо-таки ангельским голоском, молвила: «Садитесь, я подвезу вас!..» И они поплыли в ночи. Человек и рыбёшка. Поплыли вдвоём в тишине. И в высоте зазвучала третья часть шостаковичевской симфонии N 5, ре минор.
Я думал несколько дней подряд, когда продолжу? Когда? В какой-то миг подумал, что никогда. А вот продолжаю: Кошеверов в тамбуре восьмого вагона, следующего, как и весь поезд, по маршруту «Архангельск — Москва», говорил о своей маме. Как вы думаете, о чём именно?
И многое уже кажется сном. И излишние фразы. И сказать — это уже только для того, чтобы продолжить. Чтобы то, что началось по воле не по моей получило-таки продолжение, как и всякая ерунда.
Архангелогородец Рома, режиссёр и рок-музыкант, не дал нам соскучиться в предыдущие дни. Знаете ли вы, каким путем? Не хочу. Устал говорить.
Когда я слушал в очередной раз «Богородицу» Другого Оркестра, вру, чуть позже, я придумал эпиграф ко всему «Псевдо», который вы уже хорошо знаете: «Общение — чепуха! Мы честны лишь тогда, когда остаемся одни…» И не стыдно мне за сие многоточие. Что делать! Не стыдно и всё!
Я четыре дня не дрочил себе хуй, а за сегодняшний — уже трижды. Только что ушла тётя. Сейчас я пойду к ним в комнату, где стоит видеомагнитофон, поставлю кассету с порнографией и подрочу в четвёртый раз.
Последний, третий, я дрочил, представляя себе всякие штучки с бывшей Еленой.
Всю мою жизнь мне, хорошему, мешают какие-то мудаки. Вася как-то раз высказался по этому поводу так: «Может быть ты ошибаешься во всём, о чём говоришь, Максим? А? Может быть а?»
Да, Вася, может быть, да только всё равно ты мудак!
Опять метро. Станция «Новокузнецкая». Студия. Запись. Другой Оркестр воистину. Шатает меня, оболдуя!.. Ку-ку.
Божийдарочка выпала из седла. Упала. Больно ей стало. Ивлен оказался рядом, подхватил и унёс. Понёс на вытянутых руках, то и дело спотыкаясь о камни. Принёс на вершину горы и перевёл дух. Перевел стрелки часов, перевёл английский стишок, подписался «Маршак», прочитал молитву вкрадчивым шепотком и сбросил Божийдарочку вниз…
Упала. Больно ей стало. Выпала Божийдарочка из седла. Божийдарову Милу, божийдарочкину сестричку, господи-мудила подарила мне. Спасибо тебе, всеведущая мудила.
Все хорошо по-своему было в человеке, называемом Кирилла Петрович. Да только Дубровский в нем был нехорош. И ещё Александр Сергеич был, и была у него дружеская нога. Ещё рядом с ним лейтенант Саул был и был он француз, и как у всех французмэнов, была у него женщина.
Впрочем, даже не женщина толком была у него, а снежная баба, пышная и румяная. И трахал он этот снег по ночам, и не надоедало ему.
Мила, неужели ты ничего не помнишь? Мила, Мила моя, ведь так часто и с радостью еблись мы с тобой и о многом так философствовали, лежа в просторной арабской кровати! Как же так? Отчего же, право? В чём повинен человеческий сын Максимка?
Мэо мне говорил, что написал повесть, после которой умереть право имеет. Имел «Безымян²ую повесть» в виду. Я прочитал. Мне очень понравилось. Но мир остался таким же, как был, как будто и не было никогда никакого Мэо с его повестью или Скворцовки с его злоебучим «Псевдо». Это как?!