Так он и вошел в моё сознание, как добрый и отзывчивый, немножко по-подростковому нахальный мальчик по имени Саня Уткин…
Дулов, Дулов, я тебя вижу. Ку-ку! «Огуркин…» — говорит Мне Дулов, потому что в его интерпретации я не Скворцов, а Огурцов. Ха-ха-ха!!!
А разночтения между тем продолжаются по сей по самый по этот по день. Ибо денно и нощно шептал Иван-царевич Елене: «Я русский советский живописец мифологический. Мои полотна you can see в «Третьяковке», где ты работаешь; в Русском музее, где работаешь ты; где угодно…» А Елена простодушно ему отвечала нежным своим шепотком: «My dear, о, мой свет, oh, my light, I can't see your pictures, because… Прости меня, мой родной дурачок. Так, мол, и так. Мал золотник, да дорог!» «По усам текло, а в рот не попало», — отвечал ей царевич и начинал тискать упругие еленины сиськи. Так и жили они вовеки веков.
Мы с Добриднём и Дуловым сидели поздно ночью на моей кухне, варили картофель и злословили по поводу сей тайной вечери.
— Я слышала, — сказала Ирочка Добрый-день, — что в страстную неделю нельзя убивать тараканов. Вот только не помню почему, — апостол Ира сказала.
— Потому что тогда на Пасху Христос не воскреснет, — апостол я пошутил.
— Ой-йёй! — апостол Дулов скривил гримасу — Ой, нельзя так, Скворцов! — и захохотал почем зря.
Воистину, Божественная Пиписька! Ты одна мне поддержка и опора во дни сомнений, во дни тягостных раздумий, о, великая и могучая пиписька моя!
Что-то такое там далее про то, что нет оснований сомневаться в той непреложной догадке, что такая пиписька (в лице меня, разумеется) наверняка дана великому народу.
О, да! Воистину! Великая пиписька-Я дана великому народу!..
Александр Пушкин трогательно сплюнул и стукнул тросточкой о булыжную питерскую мостовую. И воздух как будто бы стал разреженный. По крайней мере, на мгновение так показалось случайным прохожим, среди коих и маленький Гоголь шел, после чего и родился в неокрепшей ещё юношеской голове замысел «Невского проспекта».
Стукнул тросточкой Александр мятежный, и спустились на плечи к нему голубиные три сизаря. И вознеслись они…
В подворотне застрекотал сверчок. Лера, Валера, Валерочка, Лерочка, Шерочка с Машерочкой, Леруанна, спасибо тебе! Привет тебе от Васеньки. Плюти-плют.
Над Стокгольмом пролетая, над кукушкиным гнездом, славный Карлсон речистый выкинул в сердцах гондон. И лихая королевна, Патрикеевна моя, вверх с надеждой поглядела, вожделенья не тая.
Александр Сергеич Пушкин мимо, как на грех, летел. Улыбнулся Патрикевне и тотчас же захотел. Сизарям команду кинул, мол, спускаемся сюды; девке ноженьки раздвинул, только… не нашел пизды…
Что за эдакое чудо, что за йокарный бабай?! Пушкин сам с небес спустился, так уж будь добра, давай!
Девушка глядит смущённо: «Полно, Пушенька, родной!? Всем природа наградила, токмо подвела с пиздой. Отродясь, себя сколь помню, нет пиздёнки у меня. Ножки, ручки, сиськи, жопка — только больше ни хуя. Даже писаю, бедняжка, я совсем не так, как все. В основном, всё через ротик. Я как Белка в колесе: между пищей и какашкой, между еблей и говном. Я сама уже устала, ну да что болтать о том? Если хочешь поебаться, сразу в рот меня еби, или в жопку, если хочешь, да смотри не заеби! Рот для хУя холостого, словно в зной — тенистый парк». Так вот Пушкин и поебался с героической Жанной д'Арк.
Мы с Другим Оркестром собрались в лес. Попить, поесть, просто посидеть, покурить.
Мама спросила: «Хочешь, я дам тебе денег?» Да. Тут-то и выяснилось, что она посеяла в метро кошелек. Где искать эти волшебные всходы? Кто соберёт этот золотой урожай? Как теперь быть? Потеряла мама моя кошелёк со всей зарплатой своей и чуть не плачет, бедняжка. А я ушел, потому что опаздываю уже.
Потеряла. Потеряла. Ёб твою мать! Достоевский подонок! Ублюдок уёбищный!
А ещё, Достоевский, подонок ты потому, что вчера гуляли мы с Дуловым, а потом расстались у метро (поехал он к своей Анечке) и пошел я домой, да только встретил двух бывших своих одноклассников: Колю и Серёжу.
Я, признаться, всю жизнь их мудаками считал, хотя знал, конечно, что на самом деле они хорошие небесталанные ребята, только вот жизнь что-то такое им хуй показала.
А тут вдруг всё не так: обоюдоинтересный разговор завязался сразу. У всех загорелись глазёнки.
Пиздёж пошел про закон сохранения энергии, вообще о законах, о недостаточности языковых форм, о Сократе даже. Я так и охуел — вот какие люди оказывается, а я и не подозревал. Думал, что они мудаки, а их вопросы волнуют.
Меня, в свою очередь, спросили, почему давно, ещё в школе (сегодня 23 апреля, 21:43, метро «Коньково») учителя грузили, «обманывали» нас, а все мои одноклассники (наиболее умные из них) задавали вопросы, которые вроде бы интересовали всех. «Почему ты не задавал никогда? Почему ты молчал?» Почему? Почему я молчал?..