Я сижу в туалете и сру. Вдруг, слышу, звонит телефон. Трубку, естественно, поднимает бабушка, и давай орать, как на пожаре: «Алло!!! Алло!!! А его нет дома!!! А кто его спрашивает!?!» Потом выходит из своей комнаты, шаркает по коридору, эдакая стокилограммовая махина, и снова орёт: «Тебе звонила Женщина-для-тебя! Сказала, что вечером перезвонит!»
А вечером я надолго ухожу бродить с Дуловым и пиздеть о том, что я пишу роман «Псевдо», и что я написал там, что 8-го апреля в мир явилась Женщина-для-меня, и что так оно всё и есть, потому что потому и так далее по всему, по тому, по поводу чего Гавронский сказал, что метафизика — это говно. Конечно, говно. А хули? (Нет, Тогоев. Ни алешковские узы, ни лимоновые настойки здесь не при чём. А помнишь, кстати, как Одна Девочка Олегушкой тебя называла?) Так-то вот. Все мы под богом ходим, а он, знай себе, поёбывает овечек в стаде своем…
А что касается моей жизненной позиции, то с присущей мне откровенностью могу вам честно ответить, что мне совершенно всё по хую или, проще говоря, до пизды (дверца (doors)), но, в зависимости от ситуации, могу за что-нибудь жизнь отдать. За то, что мне важным покажется в тот момент. А важным мне может показаться всё, что угодно, ибо у меня очень гибкое сознание.
Начнёт, к примеру, по осени листик с деревца падать, и мне вдруг пиздец как важно покажется, чтоб он никогда не упал, а что здесь может помочь, как не смерть моя? Ведь если взглянуть на мир широко, то ведь это не я вижу, как листик падает, а наоборот, это у меня в голове, в сознании у меня падает листик.
Соответственно, предотвратить его падение можно только отключив сознание, что я могу сделать на данный момент лишь одним способом. Вопрос здесь только в том, так ли уж важно, чтобы он не упал, чтобы ради этого жертвовать своей жизнью? Но тут уж только хуй знает, да одному Богу известно, что мне в башку втемяшится, когда листики действительно начнут падать. Ведь, в самом деле, кто знает, ч т о будет с нами со всеми, когда начнут падать листики! Это только сейчас весна, и все ебутся, как очумелые, а потом начнут листики падать…
Господи, как не хочется! Скажи, что мне сделать, чтобы листики больше не падали? Неужели всё-таки умереть?
Сегодня мне так хорошо, и бабы не нужны вовсе. А ведь приснится сегодня какая-нибудь любовь, и грузняк на целый день, а то и на месяц…
Ну так как, приснишься сегодня мне, Женщина-для-меня? А? Приснишься? Приснишься. И сегодня же будешь со мной. (Помните, «…и сегодня же будешь со мною в Раю»? Да? Так вот тут всё даже не наоборот, а иначе. Иначе говоря, не надо путать меня с Иисусом Христом. Здесь очень легко ошибиться. Христос, к сожалению, не Скворцов, но не наоборот… Спокойной ночи. Завтра день Международной солидарности трудящихся.) Завтра день Международной солидарности трудящихся.
Сегодня полдень без получаса. Второе мая. Ночью шёл снег. Кое-кому по-прежнему ни хуяшеньки не понятно. Яна Вишневская становится филологом и выносит суждения о поэзии, прозе и языке.
Метро «Преображенская площадь», «Красносельская». Мне хочется какать. Следующая — «Комсомольская», а я живу на «Тверской».
Я сочиняю музыку — значит, я композитор; я пишу прозу и иногда стихи — стало быть, я писатель; я мыслю, страдаю, живу — следовательно человек; у меня есть ноги, руки, туловище, голова и хуй — значит я особь мужского пола.
«Псевдо», «Псевдо», какой ты никчёмный! Зачем ты родился такой и уже всё равно умираешь? Зачем ты понадобился мне? Зачем появился на свет? Лучше бы уж тебя не было. (Вот оно пошлое и священное разочарование отцов!) Или лучше был бы ты девочкой. «Псевдуньей», к примеру. Дорогие мои мальчишки! Лёвушка, милый мой Лёвушка! Агнец божий! Дорогой мой Левушка! Улица младшего сына, ей-богу! Isn't it? А? Лео Таксиль, забавный мой! Дорогой мой Володя библейский! Дубинин, солнышко мое, кусает пальчик. Локоток, в глубокой такой катакомбе. И хочется пить…
Милая Ирочка! Я снова еду к тебе в гости! Я пишу тебе письмо! Я не знаю, что сказать! Мне не хочется говорить и, честно говоря, не хочется слушать ни тебя, ни кого бы то ни было.
Помнишь, раньше было такое кино «Добровольцы» про верность друзей и нерушимость дружбы пламенных комсомольцев? Был там такой персонаж, капитан подводной лодки, который был влюблён в жену своего друга, и вот, когда лодка наконец-то пошла ко дну, он написал письмо, в коем признался этой чужой жене в любви, зная, что она никогда ничего этого не прочтёт. И вот он писал ей, обливаясь кровавым потом, а лодка уже почти наполнилась океанской водой до краев, а он всё писал и писал: «Лёля! Лёля! Я люблю тебя! Лёля! Лёля! Лёля!» Экая же хуйня! Правда, Ира?