Помимо чисто бытовой, у этой главки есть и литературная основа. За несколько дней до того, как Пушкин сел за «Графа Нулина», он получил от А. П. Керн последние (из опубликованных к тому времени) 11 песен «Дон Жуана» Байрона, во французском переводе А. Пишо ( Набоков, 183). Еще несколькими днями ранее он писал П.А. Вяземскому: «Что за чудо «Дон Жуан»! я знаю только пять первых песен; прочитав первые две, я сказал тотчас Раевскому, что это Chef-d\'oevre Байрона…» (Х – 190). Не вызывает никакого сомнения то, что сразу по получении продолжения «Дон Жуана» Александр Сергеевич немедленно с ним ознакомился и к 13 декабря находился под сильным от него впечатлением. Ниже мы подробно будем говорить о влиянии на «Графа Нулина» байроновского «Дон Жуана». Пока же отметим, что здесь видна перекличка с его XIV Песнью:
«В закрытом помещенье грусть и скука.
А под открытым небом грязь и слякоть.
В такие дни поэту просто мука:
Как пастораль прикажете состряпать?!» [3]
В последних числах сентября
В деревне скучно: грязь, ненастье,
Осенний ветер, мелкий снег… – иронический и сознательно лишенный «поэтических красот» парафраз нескольких строк из стихотворения П.А. Вяземского «Первый снег»:
«Вчера еще стенал над онемевшим садом
Ветр скучной осени, и влажные пары
Стояли над челом угрюмыя горы
Иль мглой волнистую клубилися над бором.
Унынье томное бродило тусклым взором
По рощам и лугам, пустеющим вокруг.
Кладбищем зрелся лес, кладбищем зрелся луг». (1819)
Вместе с тем, эти строки выражают и настроение самого поэта, охватывавшее его осенью в Михайловском. Так, в последних числах октября 1824 г. в письме из Михайловского к В.Ф. Вяземской он жалуется на «бешенство скуки», и в самом конце вновь возвращается к этой теме: « Я нахожусь в наилучших условиях, чтобы закончить мой роман в стихах, но скука – холодная муза, и поэма моя не двигается вперед…» (X – 770). В начале ноября того же года – брату Льву: «…скука смертная везде» (X – 106), а 9 декабря – Д. М. Шварцу: «Вот уже 4 месяца, как нахожусь я в глухой деревне – скучно, да нечего делать» (X – 115). И почти через год – 6 октября 1825 г. – в письме к Жуковскому этот же мотив повторяется вновь: «…все равно умереть от скуки или с аневризма; но первая смерть вернее другой » (X– 186).
Презренной прозой говоря – Почему проза «презренная»? Объяснения могут быть разные. В шестом томе «Истории русской литературы» оно таково: «Пушкину в начале 20-х годов проза еще не казалась серьезным делом. \'Проза почтовая", "проза презренная", "смиренная проза", "унизиться до прозы" – таковы обычные шутливые формулы в пушкинских письмах и стихах. Здесь было кое-что и от традиционного взгляда на принципиальную разность стиха, "языка богов", и прозы, языка обыденных людей. В этом плане дано и противопоставление "огня и льда", "стихов и прозы" в "Евгении Онегине". Но у Пушкина нельзя понимать этот разрыв буквально. Уже к середине 20-х годов Пушкин считает создание новой русской прозы одной из важнейших задач. Русский стих, в основном, был уже создан. Преодолевая романтизм, Пушкин всюду ищет "истинного романтизма", т. е. реализма» ( ИРЛ, 234).
Комментируя определение прозы, данное Пушкиным в «Евгении Онегине» («смиренная»), Ю.М. Лотман отмечал: «Пушкин, с одной стороны, иронически использует выражение поэтик XVIII в., считавших прозу низменным жанром, а с другой – отстаивает право литературы на изображение жизни в любых ее проявлениях…» ( Лотман1995 , 615–616).
И то и другое объяснение справедливо, но в случае с «Графом Нулиным», видимо, следует говорить и о скрытой полемике с друзьями-литераторами. Эпитет «презренная» поэты – друзья и приятели А.С. Пушкина чаще всего соединяли со словом «толпа». Вот В.К. Кюхельбекер, в стихотворении «Участь поэтов» пишет:«О сонм глупцов бездушных и счастливых!
Вам нестерпим кровавый блеск венца.
Который на чело певца
Кладет рука камен, столь поздно справедливых!
Так радуйся ж, презренная толпа,
Читай былых и наших дней скрыжали:
Пророков гонит черная судьба» (1823)
Вот Жуковский («К месяцу», перевод стихотворения Гете «An den Mond»»):
«Счастлив, кто от хлада лет
Сердце охранил,
Кто без ненависти свет,
Бросил и забыл,
Кто делит с душой родной,
Втайне от людей,
То, что презрено толпой,
Или чуждо ей»… (1817)
А вот – в эпиграмме – Н.М. Языков:
«Прочь с презренною толпою!
Цыц; схоластики, молчать!