Если же Вы согласитесь отложить статью, то буду Вам благодарен, может быть, в ближайшие 2–3 месяца что-нибудь выяснится, я смогу по старому подписаться полным именем. Очень не люблю псевдонимов. Итак, решайте, как для журнала лучше – печатать сейчас под псевдонимом (обязательно) или отложить статью в надежде, что псевдоним не понадобится[72].
Вопрос о необходимости и целесообразности принятия «конспиративных» мер при публикации статьи ввиду семейных осложнений в СССР явно волновал Степуна. Отвечая на несохранившееся письмо Вишняка, он еще раз вернулся к этой теме в письме от 25 сентября 1930 г.:
С Вашей аргументацией я по существу вполне согласен и псевдонимы мне очень неприятны. Если бы исходить субъективно – только из себя, а объективно – только из пользы делу (нашему), то я, конечно, подписал бы статью, и ладно.
Но я сейчас исхожу из психологии своих, из ощущения той горечи, которую почувствует мой брат, если ему на допросе покажут № «Совр[еменных] зап[исок]» с моей статьей, записи моих лекций о большевизме, и спросят, как он совмещает со своим советизмом знакомство со мной. Конечно, если бы я сейчас вел настоящую политическую работу – я бы её не прекратил: бомбу в тов[арища] Сталина с удовольствием бросил бы. Но ведь статья о нем[ецком] советофильстве не бомба. Оттого, что она будет подписана не мной – её маленькое влияние не уменьшится. А если и уменьшится – не важно. То же, что мое имя не будет сейчас мелькать по всем эмигрантским газетам в объявлениях «Совр[еменных] зап[исок]», все же плюс.
Итак: печатать под псевдонимом[73].
В частной переписке столь обширные рассуждения по поводу проблематики использования псевдонимов встречаются достаточно редко. Приведенные выше фрагменты писем Степуна примечательны еще и тем, что в них наряду с прагматикой псевдонима затрагиваются и смежные вопросы – в частности, методика разгадывания псевдонимов посредством анализа стилистических и биографических примет произведений, написанных под вымышленным именем.
Выделим мимоходом также повторноe высказывание Степуна о нелюбви к псевдонимам («Очень не люблю псевдонимов»; «псевдонимы мне очень неприятны»). Под этими словами, вероятно, подписались бы также Бунин, Зайцев и Шмелев, между тем как Осоргин или Зинаида Гиппиус, очевидно, смотрели на это совсем по-другому. Возникает вопрос: случайно ли подобное деление на писателей, любящих и не любящих псевдонимы, а если не случайно, то что объединяет представителей обеих категорий? Но это уже повод для размышлений в духе философии имени и совсем другая тема.
Рассмотрим очередную функцию употребления псевдонимов, на этот раз связанную с профессиональной этикой писательского или журналистского дела. Как явствует из просмотренных нами изданий редакционной переписки, нежелание подписывать литературный труд подлинным именем автора нередко связано со случаями нарушения профессиональных норм. Псевдонимами пользовались, в частности, во избежание неприятностей в связи с проблемами авторского права и с ущемлением финансовых интересов других издательств. Так, публицист В. В. Топоров (основной псевдоним – Викторов-Топоров), предлагая редакторам газеты «Сегодня» в письме от 18 декабря 1934 г. свои услуги («характеристики, сравнения и впечатления, относящиеся к политической и духовной жизни Франции, Бельгии и Голландии»), отмечал:
По соображениям, относящимся к моей работе с французским издательством, я не могу подписывать эти статьи своим именем, и буду подписывать их псевдонимом Viator, каковой буду просить Вас сохранять в тайне[74].
Аналогичный случай находим в письме редактора «Сегодня» Б. О. Харитона к переводчику беллетристики В. А. Гольденбергу (псевдоним «В. Златогорский») от 7 декабря 1932 г.:
Есть еще одна подробность совершенно дискретного характера. Между Латвией и Германией нет литературной конвенции, и все попытки германских издательств и авторов взыскать с местных издательств авторский гонорар не привели ни к чему. Есть даже неблагоприятное для Германии сенатское решение по этому поводу. Но в твоих интересах, т. к. ты живешь в Германии и не имеешь германского подданства, держать в большом секрете, что ты переводишь для Риги. Решительно никому об этом не говори. Если ты пожелаешь, чтобы на отдельном издании романа было имя переводчика, тебе придется удовольствоваться псевдонимом. Это указание людей, умудренных опытом, я тебе очень рекомендую принять к сведению[75].
75
Русская печать в Риге. Кн. 2. С. 372. Речь идет о переводе романа Стефана Цвейга «Мария Антуанетта», опубликованном в «Сегодня» в начале 1933 г., а затем отдельным изданием (Рига: Жизнь и культура, 1933), с пометой «Перевел и обработал для русского издания В. Златогорский».