– Да уж, хорошо…
– Всяко лучше, чем было бы без меня… что тогда, что сейчас.
Общие фразы и ни слова по существу, все размыто до одним лишь нам понятных намеков. Подобная метафоричность порой знатно меня убивает, но я принимаю правила игры Рене, потому как устанавливать их – то его неоспоримое и неотъемлемое здесь право. Вот и сейчас, снова говорю недомолвками, ничто не называя своими истинными именами. Мы оба знаем, что за ними скрывается, и ничего не изменилось бы, назови мы вещи таковыми, какие они и есть на самом деле. Подбираю метафоры, только чтобы его не ранить, ни словом не напомнить ему о пережитом ужасе – хотя мой мальчик, сдается мне, не сможет забыть то лето до конца своих дней. Нам достаточно иносказаний – мы оба помним, что случилось в тот проклятый август. И я знаю, что ничего не смогла бы тогда изменить – но я не могу перестать терзаться мыслью, что я оставила палачей безнаказанными. Рене сам просил меня – и я послушала, повинуясь ему и доводам рассудка вперемешку со страхом. Поведение, ни разу не соответствующее тому, кто главной книгой своей жизни сделал Хагакурэ – оно учит мести, а от мести я предпочла отказаться, чтобы не ранить тем Рене. Сейчас, вероятно, то уже и неважно – срок давности перевалил за десять лет. Но всякий раз, когда я думаю о мести, я неизменно прихожу лишь к одному выводу – мне нужно было совершить свое правосудие, но о том Рене не говорить.
Под эти мысли я проваливаюсь в неглубокий сон, и мне снится что-то путаное и оторванное от реальности, но при этом настолько реальное, как не бывает в действительности. Просыпаюсь от того, что Рене накидывает на меня плед и принимается поудобнее устраиваться на узком неразобранном диване. Обнимаю его и засыпаю снова. От прикосновений его рук, от нежности объятий мне становится тепло и уютно – то самое, что нужно после погружения на дно гнилого болота. Плед – один на двоих, как в детстве, мы на крыше, над нами – звездное небо, беззаботное лето длится и длится, целая жизнь впереди, и лето это – большая ее часть. Сверчки трещат, дыхание дома под нами соткано из десятков спящих его обитателей. Где-то там, в самом сердце его – погруженный в морок снов, досматривает свой последний, предутренний – тот, кто спустя годы столкнет меня в ледяное озеро девятого круга ада.
Ночь переходит в утро, бледнеют небеса за окном, в комнате становится светлее. Шум транспорта усиливается – очевидно, стрелка часов перевалила за отметку, когда начинают ходить автобусы. Я не могу разобрать, сколько времени уже лежу с открытыми глазами, тупо смотря в потолок. По комнате летают лоскуты снов и выскальзывают в приоткрытую форточку бесплотными духами. Понимаю, что не сплю, только когда осознаю, что уже какое-то время глаза мои открыты. Рене сопит рядом, дыхание его ровное и спокойное. Мы – оба в своих мыслях, он еще во сне, а я уже наяву, плещемся и тонем, но – ни попытки спастись. Идем ко дну вместе – каждый на свое, ему уготованное, кипящее или смертельно холодное, но – обнявшись, чтобы уж наверняка.
Не хочу будить Рене, лежу тихо, стараясь не шевелиться. Он просыпается вскоре, смотрит на меня сонными глазами, припухшими после вчерашних слез.
– Хочешь, я чай заварю? Это наверно лучшее, на что я сейчас способна.
– Давай, – соглашается он, впрочем, без особой радости.
Я поднимаюсь с дивана, предоставляя плед в его единоличное пользование, на затекших ногах иду в кухню. По пути надеваю на себя его толстовку, что попадается мне на глаза – делаю то автоматически, не задумываясь. Темный коридор – и утро, ворвавшееся в окно кухни искристым светом, сейчас оно – во всех стеклах, сверкающее и юное. Новый день наступил, а мы и не думали заканчивать прежний. Открываю навесной шкаф, осматриваю придирчиво его наполнение на предмет чая или чего угодно, похожего на него. Содержимое не радует, ассортимент довольно печальный.
– Рене, вот скажи мне – почему вместо чая у тебя один сплошной мусор? Все одни пакетики, крашеная бумага, пропущенная через мясорубку.
– Потому что я не такой чайный эксперт, как некоторые, – язвительно откликается из комнаты мой невидимый оппонент.
– Но как раз на такой случай у меня здесь есть заначка, – с торжеством в голосе срезаю его ехидный тон. Я выиграла эти дебаты на две реплики.
– Как это понимать? Заначка твоего чая на моей кухне?
По его изменившейся в раз интонации понимаю, что это для него сейчас было новостью.
– Ну да. А что такого? – невинно интересуюсь, только ресницами не хлопаю для пущего эффекта. Все равно он через стену, отделяющую кухню от комнаты, не оценит мои потуги в актерское мастерство.