– Любая не любая, но хотя бы не так обидно, когда есть за что. А так мама считает, что я бабник. Вот почему так несправедлива жизнь? – Рене делает руками жест недоумения. А глазами меня сверлит, как бы говорит – вот спасибо, удружила.
– О, неужели ты только что это понял? – беру самую безмятежную интонацию, на которую только способна. – Как же долго ты шел к такой общеизвестной прописной истине…
– Ты хоть раз можешь не издеваться?
– Как думаешь, человек, переживший ампутацию, способен издеваться над другими? Ничего подобного, милый мой сероглазый мальчик.
Слушаю себя со стороны – голос мой все тот же, мягкий и безмятежный. Ни намека нет в нем на дрожь, ничем не выдаю себя. Прячу в нем боль, с которой до сих пор не могу справиться.
– Иди умойся хоть. Маму удивим, что ли, – Рене замечает это и спешит сменить тему. Он ведь тоже бережет меня, насколько то в его силах. И боль мою чувствует все же.
На лице у меня – остатки макияжа, который заслужил одобрение высшего совета в лице тети Веры. Да и одежда не лучше, ему под стать, одна куртка в коридоре на крючке чего стоит. Маски снова становятся привычно незаметными.
– Ладно. Совсем все плохо у меня с лицом, да?
– Просто ты опять спряталась. И это само по себе не очень хорошо.
– Все нормально. Сегодня день, видимо, такой, – вздыхаю в ответ.
– Мама ведь до сих пор надеется, что мы все же поженимся однажды, хоть и разъехались уже год как, – объясняет Рене утреннюю вспышку гнева тети Веры. – Вот поэтому она и не рада другим девушкам, кроме тебя. А тебя она любит нежно, как родную.
– Ну а кто знает, как оно все повернется – может еще и поженимся. Мало ли как могут сложиться обстоятельства.
– Момент упущен, – усмехается Рене. – От нас этого лет пять назад все ждали, а сейчас уже поздно.
– То как посмотреть. Разъехались, но все равно вместе – а то что-то, да значит, – подхватываю его усмешку и отвечаю в тон.
Иду в ванную, смываю с себя остатки вчерашней шалавы. Лори смотрит на меня из зеркала – без прикрас, как есть. Светлые волосы мокрые у лица – примятая после дождя пшеница, кожа без тональника приобретает свойственный ей оттенок охлажденной куриной тушки. Глаза воспалены, темные круги под ними и лопнувшие капилляры завершают портрет. Нормально, живем. Бывало и хуже, сколько раз уже.
– Смотри, кого я тебе привел!
Рене за руку приводит меня обратно на кухню, не скрывая торжества в глазах – ничего другого маме уже не остается, кроме как признать свое полное поражение. Справедливость восстановлена, моральный ущерб частично возмещен. Ярлык бабника с Рене снят до следующего моего удачного перевоплощения в кого-то другого.
– О, Лоричка! – искренне радуется тетя Вера. С точно такой же искренностью она минут пятнадцать назад костерила сына и осыпала меня, тогда еще очередную его проститутку, которую любимый отпрыск осмелился привести в родной дом, взглядами презрения.
– Она гример, говорил же. Теперь-то веришь?
– Вообще-то визажист, но сути это не меняет, да, – вставляю свои пять копеек.
Почти семейная идиллия, Рене, его мама и я. Со стороны смотримся вполне себе семьей, полагаю. А еще у нас с ним, как ни крути, один отец. Отец не кровный, но все же. Духовная связь значит в иных случаях гораздо больше, чем семейное родство.
Пьем чай и болтаем о пустяках, смеемся все трое над утренним экспромтом мамы. Мы с Рене – делаем вид, что ничего страшного не происходило – ни сегодня ночью, ни много лет назад. О том, что случилось в то лето, мама не в курсе, как и весь оставшийся мир, исключая нас двоих. Ничего особенного не вышло и с этой ночью, она такая же, как и все прочие – ну может, слегка пьянее и безумнее, все же по нам это заметно. Глаза красные, помятые лица и дрожащие руки – обычное похмелье, ничего криминального, придем в себя к вечеру. Молодость проходит, ночные попойки и утренняя расплата за них переносятся уже не так легко, как раньше. То, что ни капли спиртного не было употреблено вчера внутрь, никому знать не нужно. Здесь снова он – Рене, мой милый музыкант и мечтатель, который любит жизнь искренне, всем своим раскрытым сердцем. Мой сероглазый мальчик здесь. А призраки прошлого растворились в ночи до следующего раза, когда им заблагорассудится вернуться. Они вернутся спустя время, как уже не раз возвращались до этого. И тогда мы снова пустим по кругу нашу адовую карусель. Седьмой и девятый по Данте.
03. Лирическое отступление #1. Рене
Сегодня явно что-то было не так. Все, казалось бы, выглядело вполне обычным – но вместе с тем что-то неуловимо выбивалось из привычной картины мира. По-прежнему уютная обстановка комнаты, в которой так ничего и не поменялось за долгие годы, знакомые очертания мебели в полумраке надвигающихся сумерек. Приглушенный свет, чтобы дать отдых глазам, которые стали утомляться теперь намного быстрее, чем прежде, и такой осязаемый сквозняк – Рене зябко поежился и машинально бросил взгляд на окно, хотя знал наперед, что оно здесь ни при чем. По ногам ощутимо дуло, хоть форточка и была плотно закрыта – но отныне то был вовсе не ветер. Одиночество, поселившееся незримым соседом, струилось сейчас по полу голодной змеей.