Все они дружно хохочут, настолько заразительно, что и я не удерживаюсь.
– А все же хочется вас предупредить еще раз, а о чем – вы и сами, я полагаю, знаете – говорю сквозь смех и открываю кейс с косметикой. Пора готовиться к выступлению.
– О, и твой сундук со сказками при тебе! – вниманием я сегодня явно не обижена, как и все мои сумки.
– Сейчас тебе такую сказку устрою, мало не покажется, – усмехаюсь в ответ.
– Верю, верю. Только без рук, пожалуйста!
Все наслышаны, Рене уж постарался – вынес на всеобщее обозрение наши детские баталии, хотя мы из них никогда и не делали тайну. Но теперь они – достояние общественности в лице «Стремянки», и с этим уже ничего не поделаешь. Я дралась все детство, по любому пустяку, дай только повод – а поводов у меня было предостаточно, начиная чуть ли не с рождения. Мир изначально был настроен ко мне враждебно, в нем приходилось выживать, он ломал меня, и я стала отвечать ему тем же, как только поняла это. Я никогда не давала себя в обиду и не позволяла говорить в свой адрес гадости, предпочитая ходить с фонарями, чем с перенесенным оскорблением и подавленной в душе болью. Рене же с детства был неженкой, неспособным поднять руку даже для защиты собственных интересов, таким он и остался до сих пор. Какие-то вещи в этом мире неизменны.
Все ушло. То время и люди его растворились в космической тьме, превратились в пыль чувства тех лет, все, что было дорого и сокровенно, в один миг потеряло свою ценность. Все, что было в прошлом – уже неважно, все ложь, значения не имеет. Девятый круг сковывает льдом. Я жила ложью большую частью своей жизни, принимая ее за истину, но время правды пришло. Крашу глаза черным, густо – чтобы со сцены выигрышно смотрелось. Аккуратность сейчас не главное, самое то – чтобы темнее и ярче. Грим для кабаре не занимает много времени, управлюсь быстро, если только мне никто под руку лезть не будет. Рене маячит у меня за спиной, обрывки его отражений то и дело мелькают в зеркале.
– Я сенсея тут видел недавно, – говорит он вдруг.
Все это очень неожиданно. Рука у меня непроизвольно дергается, и линия подводки выходит смазанной.
– Мне все равно, – отвечаю ему как можно безразличнее, не поворачивая головы. Смотрю в зеркало на свое отражение, Рене – стараюсь не замечать. Лори в зеркале – без изменений, только глаз подведен криво.
– Лори, признайся уже, что тебе не все равно, – продолжает наседать на меня Рене.
– Конечно все равно, – стираю кривую линию и рисую стрелку заново, уже нормально. – Посмотри на мое лицо, где ты видишь на нем выражение заинтересованности или волнения?
– Брось, как специалист, учивший тебя выражению человеческих эмоций, я на это не куплюсь.
– Ну хорошо, – заканчиваю со стрелками, оба глаза теперь – идеально, и поворачиваюсь к нему. – Только ради тебя я спрошу, как у него дела и что он тебе рассказал тебе такого интересного.
– Он курить бросил. И он… он про тебя спрашивал.
– И же что ты ему ответил?
Рене молчит, уставился в пол, поэтому продолжаю за него:
– Надеюсь, ты рассказал ему, что я сорвалась-таки с моста, как он и предрекал уже на протяжении стольких лет?
Отворачиваюсь, Рене снова оставляю за спиной, принимаюсь за губы. Их – бордовым, с неизменно четким контуром.
– И что сейчас лежу в больничке со сломанным позвоночником, – продолжаю безмятежно, – а поскольку спинной мозг лечить пока еще так и не научились, то лежу парализованная и ем через трубочку.
Он не произносит ни слова в ответ на мою тираду. Я крашу губы помадой цвета бордо и жду его ответной реплики.
– С тобой нельзя говорить ни о чем серьезном, – наконец, после паузы вздыхает Рене. Кажется, слова мои его задели. Не хочу показывать ему, что поняла это.
– Ой ли?
Оборачиваюсь к Рене и подмигиваю густо накрашенным глазом.
– Давай шустрее, выходить через несколько минут уже, – раздраженно отмахивается он от меня.
– Подумаешь, подождут, – пожимаю плечами.
– Ты что же, забыла? Это ж наш главная фишка – никогда не задерживать концерты и начинать строго вовремя.
– Полчаса – не считается, от них не убудет, – с расстановкой складываю всю косметику обратно в кейс, что заметно нервирует Рене. – Да не суетись ты так, всегда успевали. И что с того, если в кои-то веки мы чуть-чуть задержим начало? Это же бар, никто и не заметит ничего. Ты в зал выгляни – там все уже хорошенько так датые.
– Хватит болтать, Лорик, умоляю тебя.
– Все, все, – закрываю кейс. – Вот и готово. Можно начинать, только платье надеть осталось.
Платье обитает по обыкновению своему за сценой – потому как надевается оно только здесь и только по пятницам.