Сморю на себя со стороны — шалава в объятиях пьяницы. При взгляде на нее внутри снова начинает шевелиться смутное чувство омерзения, которое уж было утихло — давлю его в зародыше, не давая оформиться в ясное ощущение отвращения от той, что так просто дает себя облапать первому встречному. Не хочу видеть ту мерзкую Лори — не меня, ее. Шалава, до дрожи похожая на меня, позволяет ему все. В этом теле Лори сегодня нет. Она вернется утром, жесткой мочалкой под горячим душем сдерет с себя кожу. Вырастит новую, чистую. И все вернется на круги своя.
Za cię,
Dla cię
W szmacie
Ja
pójdę na kraj świata,
Kacie mój!
Пойду, куда скажешь. На край света за тобой — не раздумывая. Веди меня. Веди меня — тот, кто космос со всей его бесконечностью таит в глазах своих. Веди меня, мой палач.
— У меня парень есть...
Слова слетают с губ — лепестки хризантемы, рассеченной мечом, не успеваю их поймать.
— А он ничего не узнает, — ухмыляется мне в ответ тот, кого не хочу видеть, и руки его ползут вниз по моей спине.
Забавно, что порой это работает — отмазка про имеющегося парня выручает в случае нежелания близкого контакта с кем-либо настойчивым. Сказать тебе, почему так происходит, бухой похотливый ублюдок? Потому что чужого, незнакомого мужика ты уважаешь несравненно больше, чем кого-либо из женщин, пусть даже и близких тебе. Ты не хочешь нарушать чужое право собственности на уже принадлежащее ему тело, ведь в ограниченном и тупом мозгу твоем женщина и тело ее — понятия тождественные. То, чем владеют как вещью — такие же, как и ты. Тебе и в голову не придет, что рабство, в которое бы ты с радостью загнал всех, кто не принадлежит к мужскому племени, само по себе мерзко и отвратительно, что люди не могут принадлежать другим людям, что они не вещи, которыми так легко пользоваться всем, кому не попадя. Тебе незнакомо чувство уважения к окружающим, ровно как и чувство собственного достоинства, иначе ты не позволил бы себе так запросто облапать меня. Ты, обезличенный представитель своего гнусного рода, самый отвратительный из всех, кого я встречала, и я ненавижу тебя и твои липкие прикосновения.
— Ничего не узнает...
Конечно, не узнает. А если и узнает, то что с того — ведь парня у меня нет. Желаемое выдаю за действительное, вру сама себе, но хотя бы отдаю себе в этом отчет, что уже неплохо. Тот, кого я люблю так верно и неотвратимо, если и знает об этом, то не подает виду. Он знает, несомненно знает — он замечает все и всегда, ему достаточно полутона голоса, чтобы распознать любое намерение и безошибочно выявить любое чувство. Его не проведешь, он знает. А я до ужаса боюсь правды.
Я — вне этого тела, барахтаюсь в вязкой нефти, пытаюсь дышать слипшимися легкими. Смотрю на ту, что на засаленном диване с парнем, имени которого даже не знает. Лицо — самое обычное, назавтра и не вспомнить уже, не узнать, если доведется еще раз нам пересечься. Делай, что хочешь — но от этого не легче и не доставляет удовольствия. Самое ценное — не здесь, его быть здесь и не может. Здесь — грязь и мерзость, быстрый секс в туалете, без обязательств и дальнейших встреч. Руки лапают меня, забираются под ремень джинсов. Окунуться в грязь, измазаться, выпачкаться полностью, до костей. Перформанс «Лори в кабаке» набирает обороты.
В кармане джинсов у меня вибрирует телефон. Пара секунд — и звонок его прорезает воздух. Я вздрагиваю непроизвольно, песня в голове сразу же стихает, музыка кнайпы, до того пробивавшаяся сквозь мысли ничего не значащим шуршанием, несмотря на выкрученную до упора громкость, прекращается вовсе. Я знаю этот звонок, знаю слишком хорошо — сейчас, в это время, это несомненно призыв о помощи. Эс-о-эс, переложенный на мелодию телефонного рингтона. Я ненавижу его и боюсь всякий раз. Сегодняшний вечер, все, что осталось от него после этого звонка — это операция по обезвреживанию бомбы, ликвидация последствий взрыва или предотвращение самоубийства. Я не могу предугадать наперед, что ждет меня — и я стараюсь об этом не думать.
— Что, мама домой зовет? А ты скажи, что у подружки!
Мерзко смеется, довольный своей шуткой. Телефон надрывается, исходит на крик своим цифровым голосом, звон его разбивает стекла, рамы оскаливаются зловещими осколками. Проклятая кнайпа и ты, имени которого я даже не знаю, черт бы побрал тебя с твоими гнусными шуточками. Сейчас мне — прыгать в окно, отсюда быстрее, пускай и осколками перережу себе все руки. На другой конец города мчаться, машину ловить — пешком мне до него не добраться быстро, а надо быстрее. Автобусы уже не ходят, время ночь.