У меня на языке вертится мысль, вот-вот готовая сорваться, и я ее едва удерживаю. Пока удается – я не хочу ее озвучивать. Предложить ему то, что кажется наиболее очевидным.
В прошлый раз, когда я заикнулась об этом, он чуть было не убил меня. Его бешенство тогда едва не стоило мне жизни, потому что озверевший от одной только подброшенной мною мысли Рене распсиховался и залил все вокруг ярко-желтым. Непредумышленное убийство в состоянии аффекта, если говорить общепринятыми формулировками. Я могу его оправдать – тогда он не понимал, что творил, и не ведал, что причиняет мне боль, способную привести к смерти. Неконтролируемый, неподвластный усмирению, нестерпимо яркий желтый свет. Всего-то его злость, молчаливая ярость, и никакого физического воздействия. Но боль моя была более чем реальной, и она не стала бы меньше от любого оправдания. Молчу сейчас, чтобы не спровоцировать его еще раз. Он сам уже решил для себя, как ему лучше, или хотя бы старается в то поверить. Я устала от боли, своей и его, устала от невозможности ее уменьшить.
Помимо воли внутри меня все же снова начинает закипать бешенство. Плевать, пускай все повторится как тогда, я не хочу молчать больше. Мир не рухнет из-за того, что Рене еще раз услышит то, что возможно является верным способом покончить с мучительным прошлым. А если и рухнет, то поделом ему, этому подлому миру, ломающему нас на осколки. Грязь сегодня уже была, завершим все дикой болью, ведь именно этого я и искала сегодня с вечера. Умрем в агонии ярко-желтого, сжигающего и смертельного. Проклятые мои эмоции закипают от одной только мысли. То не иначе как компенсация, что внешне они никак не проявляются.
Одно слово его – я и срываюсь.
– Мальчики, да что с вами не так! Чуть что – сразу руки на себя накладывать!
Раздражение в моем голосе никак не обозначает себя внешне, только Рене тем не обмануть – он почувствовал его. И я почувствовала тоже, физически.
– Ты чего дерешься? Чего меня на пол скинул?
Рене усмехается с высоты дивана. Ну хоть так – ценой моих помятых костей его эмоциональный вектор изменил, наконец, свое направление. Мне не стоило произносить подобных слов, но я ударила по больному, кровоточащему и не заживающему уже на протяжении более десяти лет после случившегося. Я сделала то совершенно осознанно, и тем безжалостнее прозвучали слова мои в ночной тишине – слишком жестоко, чтобы запоздалое мое раскаяние могло сгладить их остроту. Порой я ненавижу себя за чрезмерную резкость с теми, кого люблю всем сердцем. Но здесь Рене напросился на нее сам.
– Вот ведь псих ненормальный, – забираюсь обратно на диван, несмотря на все попытки Рене оккупировать территорию полностью, раскинув по сторонам руки и ноги. – У меня и без того кожа дурацкая, только пальцем ткни – и сразу синяк. А ты еще парочку добавил, вот спасибо тебе.
– Благородная же, – продолжает усмехаться он. – Голубая кровь, белая кость, аристократка Лори. Как там было в книжке – только прикоснись, сразу кровь потечет?
– Нашел чего вспомнить, – пихаю его локтем в бок. – Кровь-то не потечет, а вот синяк наверняка останется. Ну ты глянь.
Протягиваю руку прямо к его глазам. Там – опечатки пальцев того, кто лапал меня в нефтяной кнайпе.
– Как будто дралась с кем.
– А может и дралась? – Рене косо поглядывает на меня, хитро сощурив глаза. Похоже, чтобы восстановить душевное равновесие, ему просто необходимо было столкнуть меня с дивана.
– Нет. Это-то я помню пока, – отвечаю ему вполне серьезно, хотя к такому моменту как нельзя лучше подошла бы какая-нибудь колкость.
Он замолкает, и стихает комната, наполняется приглушенным шумом машин с улицы. Рене уходит на дно. Я тоже молчу, говорить мне нечего, только его слушать.
– Я снова нарушил твою охоту? – виновато спрашивает он, выныривая из своих мыслей. – Снова не дал развлечься как следует?
– Ты меня спас, – отвечаю ему шепотом. – Вытащил из кошмара своим звонком.
– Врешь, чтобы меня не обидеть, да?
– Вот еще, – цепляюсь за тонкую нитку сарказма, который один только и помогает зачастую оставаться на плаву. – Чего ради мне тебя беречь? Все детство не берегла, а сейчас уже и начинать поздно.
– Это верно. Ты прости, я несу всякую чушь, – голос Рене снова далекий печальный, того и гляди опять повернет он в безмолвную скорбь.
– Ничего. Я здесь и все хорошо. Прошлое в прошлом.