— Изволь, дружище, изволь. Согласен. Вот только отвезу Володе пакет.
— Да незачем тебе к Володе таскаться. Оставь у меня. А много ли тут?
— Сорок тысяч.
— Ого! Отдам жене: пускай спрячет.
Приятели отправились к Сен-Жоржу.
— Попробуем сначала пожарских котлет. Ведь я тебе, кажется, рассказывал, что старуха Пожарская переехала к нам из Торжка и теперь ее котлеты в большой моде. Сам Государь, говорят, изволил их кушать.
Из ресторана старые кексгольмцы возвратились поздно. Ивану Иванычу не спалось. В девятом часу он вышел в столовую. Заспанный Древич в халате прихлебывал кофе.
— Когда ты думаешь ехать?
— Завтра.
Древич, глядя исподлобья, грыз сухарики. Иван Иваныч допил чашку и встал.
— Давай же деньги.
— Какие?
— Вот странный вопрос. Да мои сорок тысяч из ломбарда.
— Ты, кажется, изволишь шутить, милейший. Или с ума сошел?
— Так денег моих не отдашь?
— У меня их нет.
Иван Иваныч, задыхаясь, выскочил на подъезд.
— Извозчик, к обер-полицеймейстеру!
Генерал Кокошкин хмурясь выслушал его сбивчивую речь.
— Сейчас я должен явиться с докладом к Его Величеству. Вы поедете со мной.
Пара серых рысаков легко несет по Невскому плетеные санки. Иван Иванович, сидя подле Кокошкина, бессмысленно слушает и смотрит.
Вот Гостиный двор. На лотках у пирожников выборгские крендели, сайки с изюмом, моченая морошка. Просеменила модистка в розовом салопе, за ней два офицера. — «Тетерерябчики!» — кричит разносчик. Разрумяненный, стянутый франт в бекеше играет лорнетом. — «Права держи!» Колоннада Казанского собора, Доминик. Вот Греч с женою, оба в глубоком трауре. Кондитерская Вольфа, английский магазин. — «Эй, поберегись!» Грузная поступь Ивана Андреича Крылова, комендант Петропавловской крепости Скобелев с пустым рукавом шинели.
У Государя в кабинете утренний прием.
Вдоль стен полушкафы; на них портфели, книги; посередине бюро и стол. Два окна огромные, точно ворота; в простенке малахитовые часы.
Мебель карельской березы с зеленым сафьяном.
Серебряные в виде подушечек подсвечники; на полушкафах две лампы;
бронзовая люстра.
Против входа большая картина: «Парад на Царицыном лугу»; над дверями другая: «Парад в Берлине». Между двумя видами Полтавской баталии портрет Петра Первого.
— Ты взял от Эгмонта сорок тысяч?
— Нет, Ваше Величество.
— Садись, пиши жене: «Государю известно о пакете; пришли его с подателем сей записки».
Прием продолжался. Бледный Древич и багровый Эгмонт не глядели друг на друга. Иван Иваныч чуть жив. Вихри кружатся в голове его. — Пожарские котлеты… Сорок тысяч… Тетерерябчики… Володька нищий… Господи, помилуй…
Вошел с пакетом флигель-адъютант.
— Твой?
— Мой, Ваше Величество.
— Сосчитай, все ли.
— Все, Государь.
— Ну, с Богом, поезжай, да вперед будь умнее. А тебя…
Огненный взор гневно замер на белом, как скатерть, Древиче.
— Тебя надо бы разжаловать, но из сожаления к твоим детям я этого не сделаю. Довольно и того, что ты в моих глазах останешься бесчестным человеком. Пошел вон!
Вечером Николай Павлович гравировал на меди орлиный профиль усатого гренадера в кивере с помпоном. Гравюра начата Его Величеством под руководством профессора Кипренского.
Ренсковый погребок на углу Караванной; три ступеньки в подвал; за стойкой жирный хозяин; ряды бутылок.
В углу при свечке играют: азартный стук, перебранки, картежные выкрики;
в другом углу закусывают двое.
— И ежели ты меня теперь пристроишь в повара… — Рябой рыжий парень в лакейской ливрее выпил и сморщился.
— Сказал, так пристрою.
— Ну, ин спасибо. А тебе, знать, хорошо живется, Афродит Егорыч. Вить, при часах и бекеша суконная. Торгуешь?
— Нет, я по малярной части.
— Дело прибыльное, точно. Ох и устал же я: две ночи на ногах. Что народу у нас перебывало.
— Отчего же ты, Ванюша, плохо пьешь? помяни покойника.
— А ну его. Жил как пес и подох как пес. Насмотрелся я на господское житье: барыня цельный день перед зеркалами, а барин…
Иван махнул галунным картузом.
— Как привезли его, я тут же находился: помогал из кареты выносить. Поверишь ли, Афродит Егорыч: ни единого разу имени Божия не вспомянул и лба не перекрестил. Поп, что приобщал его, весь бледный вышел, трясется.
— Значит, Ваня, я тебя определю, будь спокоен. А теперь беги домой: