— И не надо вовсе, чтобы речь была длинная, — подхватил он. — Важно уметь вовремя остановиться. Скажи хоть слово, но такое, чтобы до сердца дошло. Помнишь, тогда у тебя получилось…
— Чего-чего? — словно очнувшись, переспросил Муго.
— Жители Табаи хотят почтить своих героев. Кажется, все ясно? — обиделся Варуи.
— Знаю я, о чем ты, Муго, думаешь, — вмешался Гиконьо, — хочешь, чтобы оставили тебя в покое. Только одно запомни: человек без людей пропадет, особенно такой, как ты, сирота. Обдумай все и поторопись с ответом: до двенадцатого декабря осталось четыре дня.
Сказав это, Гиконьо встал, собираясь уходить. За ним поднялись и остальные. Но Гиконьо замешкался на пороге, точно что-то невысказанное не отпускало его.
— Да, чуть не забыл! Наша партия теперь у власти, и скоро народ будет выбирать своих руководителей. Мы хотим голосовать за тебя.
Гости ушли. У Муго в уголках губ задрожала улыбка. Она могла означать и радость, и насмешку, и горечь. Гости не закрыли за собой дверь. Муго захлопнул ее и повалился на кровать. Он ломал голову над смыслом происшедшего. В самом деле, что им от него нужно? — спрашивал он себя, сжимая виски, чтобы успокоиться.
Выйдя от Муго, «лесные братья» распрощались с Гиконьо, Вамбуи и Варуи. Оба жили на другом краю деревни в хижине, купленной для них партийной ячейкой.
— Думаешь, он поможет нам? — заговорил Коинанду.
— Кто?
— Ну этот человек.
— Ах, Муго! Не знаю. Кихика редко говорил о нем. Вряд ли они были хорошо знакомы.
Дальше до самого дома шли молча. Порывшись в кармане, Коинапду достал спички, засветил керосиновую лампу и застыл, глядя на желтое пламя, — узкогрудый, с более светлой, чем у приятеля, кожей; на лбу и на руках у него набухли вены. Генерал Р. в раздумье опустился на кровать.
— …Все равно надо найти предателя! — негромко воскликнул он, словно думая вслух. В его голосе звучала мрачная решимость.
Коинанду ответил не сразу. Он вспомнил тот день, когда Кихика ушел и не вернулся.
В отряде было триста партизан, разбитых на группы по пятьдесят и двадцать пять человек. Группы размещались каждая порознь, укрываясь в лесу Кипенье в пещерах, и собирались вместе лишь в случае таких крупных операций, как штурм Махи. Но сам Кихика — Коинанду это всегда поражало — относился к опасности с полным пренебрежением. Дерзкое убийство Робсона уже тогда стало легендой. О нем говорили в Лонгоноте и даже Ньягдарве. Коинанду благоговел перед Кихикой. Он не раз давал себе клятву: «Никогда не оставлю его. Клянусь богом! У меня не было веры — он дал мне ее». Да, Кихика сделал из него человека, заставил поверить в собственные силы. В день, когда был взят Махи, Коинанду словно родился заново…
Они ждали, когда вернется Кихика. В сердцах жила радость: скоро страна будет в руках ее исконных хозяев. Кихика все не шел, и тогда во все концы разослали лазутчиков. Они узнали, что готовится карательная экспедиция. Генерал Р. решил отвести отряд к Лонгоноту, на запасную базу.
Когда стало ясно, что Кихика схвачен, Нжери зарыдала, да и Коинанду не мог сдержать слез…
— А что, если это была женщина? — внезапно спросил Коинанду.
— Вряд ли. Если то, что ты говорил о Карандже, правда, значит, предатель он!
— Любой человек в Гитхиме подтвердит мои слова. Подкрадись к нему сзади, дотронься — он задрожит как лист. Вечером его из хижины не выманишь. После семи часов двери не откроет. Так может вести себя лишь тот, у кого совесть нечиста…
— Господи! Неужели эта вошь погубила Кихику! — закричал Генерал Р. Он вскочил с кровати и заметался по хижине. — Мы вместе принимали присягу…
Коинанду присел на кровать, пораженный яростью в голосе Генерала. Коинанду вообще побаивался Генерала и тушевался в его присутствии. Обоим пришлось побывать на войне. Генерал сражался в Бирме, а Коинанду и в армии-то был всего-навсего поваром. После демобилизации Генерал работал портным, а Коинанду никак не мог определиться к хорошему месту. Последним испытанием была должность боя у мисс Линд, нудной уродины со всеми повадками старой девы, которую Коинанду возненавидел с первого взгляда.
Они встретились в отряде. Генерал быстро выдвинулся благодаря самообладанию и отваге. Даже когда Кихику схватили, он сохранил присутствие духа и не позволил скорби одолеть себя. Коинанду же плакал, как женщина. С годами боль утраты и жажда мести притупились. А вот теперь Генерал весь трясся от гнева. Чтобы не видеть этой мечущейся из угла в угол фигуры, Коинанду водил глазами по голым стенам. На полке котелок и две миски. Пустые бутылки и ведро сиротливо валяются на полу. Он осторожно кашлянул: