Неизвестно почему, но секта «возрожденцев» не была запрещена указом о чрезвычайном положении и даже пользовалась покровительством англичан. Скоро Джексону было поручено ее рунгейское отделение.
И одним из первых, кого убили в Рунгее, тоже был Джексон. Его нашли на рассвете, изрубленным пангой. На месте дома чернело пепелище. К счастью, жена пастора и младшие дети были в отъезде, а Ричард к тому времени уже учился в Англии. Весть о гибели Джексона повергла в ужас жителей Табаи и окрестных холмов. Несколько дней назад подобным же образом был убит директор школы Муниу, тоже входивший в секту и известный своими связями с полицией. «Кто же станет следующей жертвой мау-мау?» — гадали люди. А сектанты возносили хвалу господу и твердили, что смерть Джексона и Муниу угодна Христу и такой участи можно только позавидовать…
Но в те дни, когда Кихика еще бегал в школу, никто и представить не мог грядущей смуты. Мальчику открывалось великое таинство печатного слова. Непременной частью обучения были уроки закона божьего. Их вел сам директор школы. Там Кихика услышал притчу о Моисее. Как только Кихика выучился читать, он раздобыл Библию и чуть ли не на зубок затвердил историю пророка. Он с жаром пересказывал ее Мумби, друзьям, взрослым.
Однако вскоре двери школы закрылись для него. Однажды на уроке Муниу заговорил об обрезании девочек и сказал, что это языческий обычай.
— Христианам это делать строго-настрого запрещается!
— Простите, сэр!
— В чем дело, Кихика?
Мальчик поднялся, дрожа от волнения. Перебить учителя уже само по себе было дерзостью, на которую не отважился бы ни один озорник. Но остро развитое чувство справедливости оказалось сильнее страха, и Кихика выпалил:
— Это неправда, сэр!
— Что?!
Наступила такая тишина, что даже самому Муниу стало не по себе. Многие ребятишки закрыли лицо руками, опасаясь, что гнев учителя обрушится и на них.
— Это выдумали белые, в Библии такого запрета нет.
— Садись, Кихика.
Кихика сел, до боли в пальцах вцепился в скамью. Он уже раскаивался в своем порыве. Директор тем временем взял в руки Библию и, предложив ученикам отыскать стих из Послания св. Павла Коринфянам, с Торжествующим видом начал было читать, но вдруг сообразил, что допустил ошибку. В Послании не только не было осуждения обряда, но и вообще не говорилось о женщинах. Муниу захлопнул Библию, но было поздно — Кихика понял, что одержал верх. Одноклассники исподтишка бросали на нее восхищенные взгляды, тайно радуясь посрамлению учителя. Муниу принялся путано толковать процитированное место, а потом внезапно объявил, что урок окончен. Кихика пожинал лавры. Мальчишки горячо обсуждали происшествие, гадая, как поступит директор. В понедельник все шло, как обычно. Но утром во вторник Муниу собрал всех школьников и учителей в церкви. Дрожащим от возмущения голосом он заговорил о святотатстве и надругательстве над Священным писанием.
— Кто дал нам право оспаривать слово божие?
Его густой бас грозно гудел под высокими сводами.
Он сообщил, что обсуждал воскресное происшествие с членами приходского совета и решено дать маленькому богохульнику последнюю возможность спасти свою грешную душу. Ради его же блага и в назидание другим мальчишкам он будет подвергнут публичной порке. Он получит десять розог. Затем Кихика должен будет попросить прощения, а также при всех отречься от своих слов. В церкви наступила мертвая тишина. Муниу подозвал одного из учителей и велел взять с алтаря лежавшие на виду у всех розги.
— Встань, Кихика!
Впервые Муниу назвал его по имени. До сих пор он избегал этого, говоря о «некоем ученике». Однокашники, еще недавно гордившиеся Кихикой, теперь взирали на него с осуждением, словно желая отмежеваться от преступника.
— Подойди сюда!
Он еще не двинулся с места, а другие торопливо расступились, освобождая ему проход. Ноги к земле приросли. Мир перевернулся.
— Тебе говорят, подойди сюда!
Он чуть шелохнулся, поднял глаза к потолку, перевел их на учителя, разом охватил взглядом алтарь и розги. И неожиданно для всех вскочил на скамью, перепрыгнул на другую и с нее в окно. Он бежал до самого дома не переводя дыхания, а добежав, повадился на пол, заплакал и забился в судорогах.
— Лучше я буду помогать тебе в поле, — сказал он отцу, когда тот предложил подыскать другую школу.
Воспоминание о Махиге, о Муниу еще долго жгло его стыдом и болью. Кихика по-прежнему много читал, сам выучился писать на английском и суахили. Когда кончилась война, он ушел на заработки в Найроби, стал посещать митинги, узнал о существовании партии. Жизнь Кихики приобрела смысл…