Однако теперь механик мчался по площадкам, спотыкаясь и неловко подпрыгивая на стыках плит, и отчаянно махал руками. Поколебавшись мгновение, я спрыгнул на бетон - время пока позволяло.
- Данилка-а! - закричал Тарас ещё издалека, а подбежав, повторил, дыша прерывисто и с натугой, - Данилка.
- Проспался, алкоголик и тунеядец? - Спросил я, невольно расплываясь в улыбке при виде его помятой рожи и встрёпанной шевелюры. - Как головка нынче?
- Как же ты, паря, а? Едва не улетел... вот так.
- Я тебя будил - не помнишь?
- Не помню, - сокрушённо признался Тарас. - Данилка, я...
Меньше всего мне хотелось, чтобы снова началась вчерашняя тягомотина.
- Смотри, дома не пей, - выговорил я торопливо, но строго. - А то мне потом от твоей жены претензии выслушивать - споил, дескать. Я ведь приеду проверить, ты не думай. Детям привет. Младшей передай по секрету: из таких, как она, потом самые крепкие вырастают, так что пусть не расстраивается. И... в общем, мне пора. Бывай, Тарас.
- Данилка, - повторил он, моргая покрасневшими глазами.
- Счастливого пути!
- Я буду ждать! - выкрикнул механик, когда я был уже в леталке. - В гости буду ждать тебя, слышишь? Смотри, паря, не обмани!
Я кивнул, хотя он уже не мог этого видеть, и вошёл в слияние.
***
Транспорт прибыл и убыл без особых эксцессов - это то, что отложилось в памяти; а вот мой тот вылет как-то не запомнился. Наверное, он был долгим и нудным, и наверное, я работал не хуже, чем обычно - по крайней мере, никто не сказал мне иного. На душе было паскудно. Раздражала вопиющая неловкость недавнего прощания, ложь эта бодряческая, произнесённая напоследок; раздражало вновь накатившее злое, аж до горького комка в горле, ощущение одиночества; пуще того раздражала собственная неспособность порадоваться за друга, счастливо соскочившего с этой адской сковородки. На нового механика, с того же транспорта сошедшего, я почитай что и не взглянул - так, буркнул что-то невнятное в ответ на представление зампотеха, да и ушёл в казарму. Не знаю, что подумал обо мне бедняга-новичок, только не было у меня сил не то что на любезность - даже на самую примитивную вежливость. А впрочем, вряд ли он и ждал другого от зека-штрафника.
Вечером того же дня меня сбили.
9.
Произошло всё совершенно буднично. Похожие повреждения моя леталка получала уже не раз, так что я даже не слишком и обеспокоился поначалу. "Отстегнул" ведомых и лёг на новый курс, уходя из опасной зоны. Плавно убавил тягу, снимая нагрузку с захлебнувшегося ускорителя; подумал ещё - вот и работка не задержалась новому-то механику...
...И пустотой в груди ощутил падение компрессии в движке.
Сразу стало как-то холодно и звонко; включившийся внутри неумолимый счётчик начал отщёлкивать последние секунды моего пребывания в воздухе.
Оговорюсь для тех, кто не знает. У бифлая планирующие свойства похуже, пожалуй, будут, чем у топора. То, что мы привыкли по традиции называть "крыльями", на самом деле - не более чем плоскостные рули, облегчающие маневрирование в атмосфере; машину удерживает в воздухе только двигатель, а форма корпуса подчинена единственной цели - снижению сопротивления среды.
Управлять бифлаем без работающего движка нельзя. Можно переложить рули так, чтобы атмосферное сопротивление максимально повысить. Но и только. Разница в скорости падения будет где-то в сотых долях после запятой.
Но поскольку горизонтальная скорость в момент отказа ещё велика, длится падение довольно долго.
Я падал, казалось, целую вечность, и это было по-настоящему страшно. Целая вечность бесплодных, отчаянных попыток запустить двигатель - кроме этого я ничего сделать не мог.
Я остался жив. Но это не было моей заслугой.
Меня спасло то, что под траекторию падения подвернулся длинный, относительно ровный склон, в котором я пропахал траншею сверху донизу. То, что склон этот был густо заплетён плотным и упругим кустарником, таким прочным, что мог бы, наверное, поспорить в устойчивости с витой колючей проволокой. То, что тем же непробиваемым вьюном доверху зарос узкий щелевидный каньон, в который я кувыркнулся на излёте. То, что благодаря всему этому успела частично отработать торможение гравикомпенсирующая капсула.
И ещё - то, что разнонаправленные перегрузки, навалившиеся на моё бренное тело на финише, помимо превращения упомянутого тела в отбивную произвели и одно полезное действие: разорвали слияние, отделив меня от искорёженной, умирающей, уже ослепшей и оглохшей леталки.
***
У нас в части бывали случаи, когда сбитый штрафник оставался жив. Таких вычисляли по маячку. Решали по обстоятельствам: была возможность - вытаскивали, если нет - просто отключали. Грубый деловой подход. Вот несколько фактов для размышления. Засечь наличие сигнала маячка и найти по нему человека в горах - очень разные вещи. Одно делается автоматически, второе, если только сразу не подвезёт, может занять совершенно непредсказуемое количество времени и ресурсов. Что происходит с вояками, попавшими к ирзаям живьём, нам объяснять не надо было. И самый циничный аргумент: сбитый нейродрайвер - это с высокой вероятностью всё равно пожизненный клиент для госпиталя.
Баланс не в нашу пользу.
Однако я упал в районе активных действий, так что шанс выбраться у меня был. По крайней мере, я хотел на это надеяться. Наклёвывался неплохой актив: я жив, пришёл в себя, могу передвигаться (тело хоть и ощущается всё одним большим синяком, но кости, вроде, целы); я сумел выбраться из леталки; и самое главное - вокруг пока не видно и не слышно ирзаев.
В пассиве на первом месте было то, что я не знал, сколько времени провалялся без сознания в мёртвом бифлае.
На втором - не знал, куда идти.
Тем не менее, от леталки следовало убираться, и поскорей.
***
Каньон, в котором завершилось моё падение, представлял собой узкую щель, за века промытую в породе немноговодным, но стремительным ручьём. Передвигаться здесь можно было только по центру русла - когда по щиколотку, когда по колено в ледяной воде. По краям вплоть до отвесных стен каньона плотной порослью сплетались колючие кусты, поднимались вверх, смыкаясь над головой тугим непроницаемым кружевом.
И в этом кружеве пели птицы. Рассыпались разноголосым бесшабашным звоном, перекликались с ворчливым рокотом ручья, не обращая ни малейшего внимания на человека, упрямо бредущего против течения, то и дело оскальзываясь на перемежающейся валунами щебёнке.