Для того, чтобы унять головокружение, Шрагин стал внушать себе что он в принципе тоже людоед, что его мама не была кандидатом филологических наук, что Пушкин бил в барабан на берегах Нила, а Глинка играл где-то там на там-тамах. Немного помогло.
– Так что ж, мне самому убивать и самому расчленять, чтобы протухнуть не успело?– деловито справился Шрагин.
– Зачем самому убивать, у каждого своя работа, которую надо делать качественно. Например, вам становится известно, что кто-то хочет казнить преступника, зарезать заложника или расстрелять пленного, и вы сразу оговариваете свои права, желательно с заключением договора. Чтобы там никакого разбрасывания внутренностей по всей округе и швыряния голов в кусты. Все должно быть аккуратно, а не так, как у вас там, в горах, принято. Кстати желательно, чтобы человек перед смертью не был подвержен сильному стрессу, иначе в крови появляется слишком много разрушающих факторов. Договоритесь о передаче казнимому успокоительных средств.
– Да, мы обязательно поработаем над хорошим настроением,– поддержал Шрагин, несмотря на одолевавшую его тошноту.
Тут в кармане у господина препаратора заиграло турецкое рондо.
– Это шеф вернулся, почему-то на день раньше. Ну и славно, он же знает вас лично.
Внутри у Шрагина все упало с ускорением три «же».
– Шеф у меня смешной.– поделился Динст.– Он всегда звонит со входа, как будто в служебное время я могу заниматься любовью с посторонними. Но он, действительно, очень деликатен...
Все, упавшее внутри Шрагина, расплескалось где-то на полу, как раз дверь открылась и в комнате появился Антуан Энгельманн-Ферреро, а вместе с ним истинный Руслан Кураев. Дальнейшее Шрагин воспринимал с изрядной долей отстраненности, находясь примерно на том же расстоянии от событий, что и телезритель от телеэкрана.
Энгельманну натикало, сутя по косвенным данным, лет сорок пять, но у него было изящно вылепленное лицо, покрытое тонкой свежей кожей. Шрагин не раз уже видал в Германии сомнительные лица, но физиономия господина директора скорее бы подошла девушке. И вместо рукопожатия Энгельманн поцеловался со своим замом. Кураев ни с кем не поцеловался, а вместо этого пробуравил злым взглядом единственного глаза Лже-Кураева.
– А я с герцогом и герцогиней,– похвастал Энгельманн,– они пока осматривают новинки на третьем этаже.
– Ну, этот парень в короне к тебе просто не равнодушен.
После поцелуя Энгельманн-младший подошел к Шрагину и уже вполне стандартно протянул руку. Сильно смутившийся визитер встал из кресла и пожал некрупную, однако предельно твердую «хирургическую» руку директора Музея и распорядителя Фонда.
– Вы – господин...– начал Энгельманн.
– Кураев.– охотно подсказал Динст.– Это господин Кураев.
– Что за хрен? Это я – Кураев, а не этот урод.– взревел истинный Кураев и повторил по-немецки, ударяя себя в грудь кулаком.– Их бин эхтер Кураев.
– Нет я,– отважно заявил Шрагин.
Энгельманн предусмотрительно отошел на два шага от Лже-Кураева, однако сохранял дистанцию и до Кураева истинного.
– Их не может быть двое?– справился шеф у зама.– Ты в базе данных смотрел? В таблице поставщиков.
– Еще нет.– Динст защелкал клавишами старомодного компьютера.
– Нет, тут всего один Кураев. Как же узнать, кто из них настоящий?
Энгельманн задумался.
– А у вас, господа, есть национальные паспорта?
– Ой, я забыл,– погрустнев произнес подлинный Кураев.
– И я не захватил с собой,– сказал несколько осмелевший Шрагин.
Энгельманн ненадолго нахмурил свой почти-девичий лоб.
– Истинный Кураев, наверное, должен быть мусульманином, то есть с обрезанной крайней плотью. Господа, снимите штаны.
– Да, да, да, но только при мне.
В комнате возникла шикарная дама в перьях райских птиц, на вид герцогиня.
– Мальчики, мальчики, что вы все о штанах?– пропела она.– Сегодня вы заставили меня снова поверить в жизнь после смерти.– Дайте я вас поцелую за это. Или укушу.
– Я люблю качественные укусы, а вот он, кажется, нет,– Энгельманн показал пальцем на Динста и засмеялся жеманно.
Герцогиня, которая все более напоминала своим богатырским ростом и плечами хорошо сложенного мужчину, сделала свое дело и удалилась.
– Ну, ты давай первый,– сказал Кураев Шрагину.
– А почему не ты?
– Этот боится больше,– сказал Энгельманн, кивнув на настоящего Кураева.
Шрагин перевел дух, находящийся где-то в солнечном сплетении – кажется, обошлось.
Неожиданно он заметил, что Динст просто давится от смеха. Вот он прыснул, не удержавшись, затем к нему в порыве искреннего здорового хохота присоединились Энгельманн и Кураев.
Шрагин почувствовал неладное, но было уже поздно.
Наконец Энгельманн унял свой смех и, немного отдышавшись, произнес:
– Добро пожаловать в Музей Миры Человека, господин Шрагин.
Полный провал. Но Шрагин заметил, что герцогиня забыла закрыть за собой дверь.
В три прыжка он преодолел расстояние до выхода, но там уже стоял Кураев, который мгновенно оказался в нужном месте, перемахнув через стол.
У Сережи мелькнула мысль, что надо немедленно вмазать Кураеву, и лучше не в челюсть, а в пах – ведь тот беспечно и уверенно стоит на широко расставленных ногах. Но как же – прямо в пах? Это ведь так больно. В десятом классе Сережу ударил в пах один хулиган-пятиклассник и он хорошо запомнил все эти неприятные ощущения... В голове привычно хороводили мысли, отражаясь одна от другой. И никакого доступа к психопрограммному интерфейсу, полный паралич.