— Не хлопай ушами, а то улетишь, — хихикнул я, — лови тебя потом. Говори уже.
— Ты говорил про гроранцев… — уклончиво произнёс он.
— Ну, говорил, — подтвердил я, — но вообще-то это ты обещал «дело»!
— Тут одна гроранка по всей станции носиться…
— И причём здесь ты? — спросил было я, но, впрочем похоже, что и так всё ясно: — Что ты у неё украл?
— Сумку… — признался он, так при этом прижав уши, словно боялся, что я ему их оторву.
— Что в сумке?
— Немного денег…
— На деньги я не претендую, — успокоил я его.
— Ключ от корабля, карты памяти и какие-то приборы.
— То есть из-за тебя она улететь не может? Ни ключа, ни денег… — усмехнулся я. — Милостыню просит?
— Нет, она вас ждёт.
— Что-что? — удивился я. — Повтори-ка.
— Вас она ищет! Три дня назад прилетела сюда, весь день по станции бегала-бегала, расспрашивала про арги, к каждому приставала. А потом она с доргом поссорилась, он в неё молоток как кинет! А она брык, я думал: она умерла, хотел сумку украсть, а она встала, и молоток как бросит в дорга, и он брык — умер! А потом я у ней сумку подрезал, а она ругаться как стала, а гурлак пришёл, ей всё про Лардана рассказал, она его команду убила всю, а его в плену держит. Я знаю, я сам видел! Честно-честно! — всё это он выпалил на одном дыхании.
— М-да… — протянул я, — дела…
— А меня она если увидит, то убьёт!
— Не убьёт! — успокоил я его. — Ты с родом Филопес как? Не в ссоре?
— Нет у меня рода… — грустно заметил он.
— Теперь есть! Лининорр своему свояку не откажет!
А кто он мне, если не свояк? Все фурри из лаборатории друг друга сёстрами называли, а раз Куга и Рэди сёстры, значит, Лининорр — мой свояк. Очевидно же! Правда, это очевидно для меня, а вот лисёнок завис, пытаясь понять, как лайонайль и арги могут быть родственниками.
— Хватит ушами хлопать! — одёрнул я продолжающего скрипеть мозгами карманника, пожалуй, уже бывшего, ибо лайонайли, вырастающие в тесноте космических кораблей, буквально физически не способны гадить друг другу. — Дуй за сумкой, и встретимся у моего корабля. Живо! Одна лапа здесь, другая там!
В довершении я топнул лапой, и, хотя из-за подушечек звука почти не было, фенека как ветром сдуло. Процокали по металлу маленькие коготки, хлопнула решётка, и о его присутствии теперь напоминал только лёгкий запах да несколько шерстинок, лежащих на прилавке.
— Заметил, он хвостом решётку захлопнул, — обратила Кира моё внимание на сей факт.
— Жить захочешь — и не так раскорячишься, — подметил я. — У нас-то такой фокус в любом случае не выйдет.
— Это да.
Закончив обсуждать свои и чужие хвосты, мы направились обратно к ангару, в котором стоял сейчас наш корабль. На пути нам теперь не попадалось ни одной живой души, но запах говорил о том, что все они где-то рядом и просто попрятались. Нас они так боятся или же той чокнутой гроранки? Пожалуй, у неё и спрошу. Когда найдём.
— А ну вылезай оттуда! — таможенника мы нашли в крайне интересной позе. — Кому говорю?! — кричал он в решётку, к которой наклонился. — Хуже будет!
— Брысь! — оттёр я его, и оторвав решётку выпустил лисёнка наружу. — Он летит со мной.
— Его ищет…
— Мне плевать, кто его ищет! — рыкнул я на него.
— Представитель власти Галакт…
— Гроранка? — вновь перебил я его.
— Гроранка, — сглотнув, подтвердил он, — она…
— Гроранцы больше не представляют власть, привыкайте, — усмехнулся я.
— Это почему же? — раздался голос сзади.
Я развернулся на месте, став нос к носу с неожиданным собеседником. Не то, чтобы я не заметил её приближения, скорее, я был удивлён тому, как вовремя она появилась. Сейчас я смотрел на высокую стройную самку с карими глазами, шерстью серого цвета, с более тёмным хвостом, одетую в серый же китель. Ну, не производила её одежда впечатления «гражданки». Форма — она и есть форма.
— О! На хищника и дичь бежит! — переиначил я старую поговорку. — Тебя-то мне и надо, сучка блохастая. Ты почему моих друзей обижаешь?
— Это ты что ли тут хищник? — ехидно оскалившись, произнесла она.
— Вот клыки отрастут, тогда и будешь подобные речи произносить, — заметил я, — а пока молочные клыки не выросли — не тявкай на старших!
— И что же ты мне сделаешь?
— Например, — произнёс я, вытаскивая револьвер из кобуры, — пристрелю!
— Как страшно!
Она сделала шаг навстречу, и я по старой привычке всадил пулю ей в лапу. Пуля, разметав осколки костей, с кровавым облачком вышла с другой стороны и с противным визгом ушла в рикошет, застряв где-то в переборке. К моему удивлению, гроранка не упала на пол, схватившись за покалеченную конечность, а осталась стоять, глядя на меня с каким-то превосходством, а её лапа прямо на глазах заживала, покрываясь свежей плотью.