Слегка поколебавшись, она бросила мне на колени конверт.
Признаюсь, когда я открывал его, мои пальцы здорово дрожали.
Первым я вытащил документ на трёх листах, подписанный нашим школьным психологом - масса непонятных терминов, например, меня там называли акцентуированной личностью, и ещё что-то о затруднённой социальной адаптации. Я даже не прочитал все до конца, могу только дать голову на отсечение, что в моем личном деле лежала совсем другая характеристика.
Но это полбеды. Вторым документом было письмо, в котором мать подробно описывала то самое памятное происшествие, мой единственный и великолепный полет. Во всех деталях, с приложением подлинных показаний монитора - вот уж не знал, что эти данные сохранились. Но что меня совсем добило - перечень "изменений в поведении", которые она "стала регистрировать после этого случая" и которые "несомненно, прогрессируют"...
- Это ведь неправда, - выговорил я, безуспешно пытаясь заглянуть ей в глаза.
- Не знаю, - мама повела плечами. - Это всего лишь возможная интерпретация. Допускаю, не единственная возможная. Но я мать, и я не имею права исключать любую вероятность. Прости.
- Что ты собираешься делать с этим?
- Я бы предпочла, чтобы ты доказал мне своё благоразумие.
- А если нет?
- Если ты усугубишь мои сомнения... Что ж. Я буду вынуждена, я... Я отошлю конверт одному психиатру, очень хорошему, поверь - мне его рекомендовали солидные люди. Возможно, тебе придётся пройти обследование. Но я очень надеюсь, что до этого не дойдёт.
- Мама...
Я резко выдохнул; вдохнул снова, глубоко, словно готовясь нырнуть с высоченной вышки, и попытался начать снова.
- Мама. Ты понимаешь, что... - не так. - Ты отдаёшь себе отчёт, что если дашь ход этим бумагам, то дорога в пространство будет для меня закрыта? Навсегда, что бы потом ни случилось? Раз и навсегда?
Я падал в пропасть. Ограничение в правах по "психической" статье - такое мне и в страшном сне не могло присниться. И я ни на секунду не усомнился, что она сможет это устроить.
- Милый мой малыш, - в грустном звучании маминого голоса угадывался оттенок улыбки; "малыш" - так она не называла меня уже много лет. - Милый мой. Неужели ты в самом деле думаешь, что я могу причинить тебе вред? Но пойми. Если болезнь все же есть, было бы злом дать ей развиться. Ведь можно жить, не покидая планеты, если это - цена твоего здоровья, разве не так? А здесь мы справимся с этим. Кроме того, если ты здоров, тебе ведь нечего бояться, правда?
Я не верил. Покажите мне психиатра, который признает меня здоровым после такой "рекламы", после той моей детской выходки, после всей истерии, накрученной вокруг нейродрайва. Только я так и не смог решить - действительно ли мать не понимает этого, или, наоборот, на этом строится весь расчёт.
- То есть, - проговорил я внезапно севшим голосом, - если отбросить все красивые слова... Варианты такие - либо я иду в торговый, либо ты объявляешь меня сумасшедшим. Я правильно понял?
Такую узду стоит надеть лишь однажды. Разве эти вожжи потеряют свою силу после торгового? Через пять лет, через десять, вообще когда-нибудь?
- Данил, не лезь в бутылку. Ты обещал подумать, прежде чем спорить.
- О чем тут думать! Ты ведь постаралась не оставить мне выбора!
- Только для твоего блага; послушай меня, я...
- Да ты сама свихнулась, - сказал я грубо.
И был вознаграждён, услышав всхлипывания.
Выждав, я спросил:
- Сколько у меня времени на раздумья?
- Документы в торговый нужно подать не позже, чем через два дня, - проговорила мама гнусаво, вытирая нос белоснежным шёлковым платком. - Иначе не попадёшь к моему человеку.
Похоже, она не сомневалась в победе.
- Это твоё последнее слово?
- Не делай из меня чудовище! - закричала мать, и на этом конструктивная часть разговора была завершена.
***
Я действительно думал два дня. Всерьёз думал, хотя, конечно, с самого начала знал, как поступлю. Решиться все же было непросто. Слишком много болевых точек тут сошлось.
Ранним утром третьего дня, перед рассветом, когда и мама, и брат наконец уснули, я вышел из дома. У меня было немного денег, и я чётко понимал, что должен постараться за минимальное время убраться на максимальное расстояние. И ещё попытаться сделать так, чтобы меня непросто было найти. Оговорюсь сразу - мне удалось и то, и другое.
Вот так и получилось, что я ушёл, бросив свою семью в самый неподходящий для этого момент, бросив без поддержки и без надежды на поддержку - по крайней мере, в обозримом будущем.
Не всегда удаётся быть честным с самим собой, но что важнее - не всегда удаётся понять, когда ты честен, а когда нет. Порой мне в голову приходят всякие громкие слова, такие как "эгоизм" или "предательство" - я заталкиваю их на задворки сознания, потому что не хочу относить к себе. Потому что это неправда. Потому что желать быть собой - это не эгоизм. И если уж говорить о предательстве, не в оправдание себе скажу: я не смог предать как раз то труднообъяснимое, но очень важное нечто, которое, собственно, и делало меня - мной.
И все же недаром мне до сих пор так мерзко об этом вспоминать. Только...
Сколько раз за время нашей с матерью беседы звучали производные от слова "понимание"? Почему так говорят чаще всего тогда, когда настоящим пониманием и не пахнет?
Потом я долго задавался вопросом - неужели вместо всего этого спектакля она не могла просто сказать: "Ты мне нужен, Данил, останься"?
3.
На северной окраине Аресы, одного из трёх крупнейших городов планеты, есть район, который не показывают туристам. Туда не забредают случайные прохожие, и рейсовый транспорт огибает это место стороной. Туда побаиваются соваться полицейские; даже репортёры криминальной хроники, ребята ушлые и вездесущие, остерегаются показываться на этих сумрачных, лишённых света улицах.
Когда-то он был вполне преуспевающим, этот район. Потом здесь произошла страшная авария: рухнул потерявший управление суборбитальный шаттл, здоровенная грузовая махина, уже тогда отчаянно устаревшая, до краёв налитая примитивным химическим топливом. Разрушительный огненный смерч перечеркнул стройные ряды домов, сметая целые кварталы; взрывная волна прогулялась по окрестностям, сотрясая многоэтажные строения до самых фундаментов. Там, куда не добрался смерч, осели ядовитые продукты горения.