Тяжелая дверь открывается шире, и там, где я ожидаю увидеть льющийся свет, нет ничего, кроме теней.
Я вижу, как из-за двери надвигается навязчивая тьма, и когда тяжелый металл волочится по старым камням пола, меня пробирает озноб. Дверь становится все шире и шире, и с каждой секундой я чувствую, как тяжесть ситуации давит на меня, давит на грудь и заставляет желать сладкого облегчения.
Мои резкие вдохи учащаются, пока я не оказываюсь на грани гипервентиляции, но я изо всех сил стараюсь скрыть это, не желая, чтобы они знали, насколько я чертовски напугана на самом деле. Хотя мое заплаканное лицо и то, как я съеживаюсь в углу, обязательно выдадут меня.
Когда дверь полностью открывается, тень приобретает более четкие очертания, и я быстро узнаю одного из братьев, хотя его лицо скрыто густой темнотой, и невозможно сказать, кто это. Так продолжается до тех пор, пока он не заходит глубже в комнату, и я могу разглядеть характерные татуировки, покрывающие его шею.
Леви ДеАнджелис. Младший брат. И наверное, самый импульсивный из них. По крайней мере, на это всегда намекали в новостях. Наверное, все дело в эгоизме, необходимости что-то доказывать старшим братьям. А может, его просто слишком часто роняли на голову в детстве. В любом случае, он не тот, кого я хотела бы видеть рядом с собой, но, думаю, ни один из братьев не является отличным вариантом.
Его темные глаза впиваются в мои, и когда он делает еще один шаг ко мне, я еще сильнее вжимаюсь в кирпичную стену, пока не чувствую, как кровь стекает по моей спине. Его глаза, кажется, становятся только темнее, когда я опускаю взгляд вниз по его телу, ища хоть какую-то подсказку о том, как это произойдет.
Он просто собирается свернуть мне шею голыми руками или у него в штанах спрятан пистолет? Может быть, он любитель кинжалов. Черт, для него это слишком просто. В конце концов, у братьев ДеАнджелис есть репутация, которую нужно поддерживать. Держу пари, меня убьют самым зрелищным образом, но никто никогда не узнает об этом. Я никогда не буду отомщена. Я никогда не увижу правосудия. Братьям это просто продолжит сходить с рук, потому что никто, блядь, не будет скучать по мне.
Хотя он чертовски сногсшибателен, как и два его старших брата, и это делает его еще более опасным, чем любой мужчина имеет право быть. Его волосы черны как ночь и коротко подстрижены, в то время как его идеально симметричное лицо заставляет меня попытаться найти какой-нибудь изъян.
Я не могу не заметить, что на нем костюм-тройка, и, черт возьми, он ему идет, но это наименьшая из моих проблем. Возможно, он планирует какое-нибудь шикарное свидание с бедной ничего не подозревающей девушкой и ждет удобного случая, чтобы нанести удар. А я жалкая разминка перед игрой.
Леви подходит ко мне вплотную, так чертовски близко, что я чувствую легкий аромат одеколона, которым он побрызгал на шею, смешанный со сладким, естественным мужественным запахом, который присущ только ему. Я чувствую тепло, исходящее от его загорелой кожи, и с трудом сглатываю, но он просто продолжает придвигаться ближе, пока его грудь не прижимается прямо к моей.
Он возвышается надо мной. Он, должно быть, ростом не менее 6 футов 3 дюймов и сложен как гребаный бык. Он раза в три больше меня. Такой человек, как этот, мог бы переломать мне кости одним движением запястья.
Я не сомневаюсь, что он чувствует мой учащенный пульс, черт возьми, мое сердце бьется так чертовски громко, что он, вероятно, слышит его испуганный стук. Он прижимается ко мне, и я перевожу дыхание, молча заставляя себя думать о более приятных временах в моей жизни, а не о тех ужасных вещах, которые он собирается со мной сделать.
Леви опускает голову, и его нос скользит по моей коже, мучая меня своим молчанием.
— Чего ты хочешь? — Спрашиваю я, стискивая челюсть и отчаянно пытаясь отгородиться от него, но он уже в моей голове, даже не сказав ни единого слова.
Кончик его носа проходит вверх от нижней части моей челюсти до виска, где и останавливается. Он вдыхает мой запах, и я закрываю глаза, пытаясь унять дрожь ужаса.
Из глубины его горла вырывается низкое, звериное рычание, и я сдерживаю слезы, готовясь к смерти. Но когда ничего не происходит, я снова открываю глаза и тяжело сглатываю, прежде чем медленно наклонить подбородок, чтобы встретиться с его темным, ужасающим взглядом.
Прерывисто выдыхая, я пытаюсь собрать те немногие силы, которыми обладаю.
— Чего. Ты. Хочешь? — Требую я, не готовая стоять здесь всю ночь и играть в его извращенные игры.
Уголки его рта поднимаются в подобии злобной усмешки, но он сдерживает ее, когда что-то упирается мне в живот. Мой взгляд опускается на его руку и обнаруживает скомканное в пальцах черное шелковое платье.
Его глубокий, рычащий голос наполняет камеру, и я снова смотрю на него.
— Надень это.
Я инстинктивно забираю у него платье, мои колени дрожат, когда я чувствую, как звук его глубокого голоса вибрирует прямо в моей груди. Понимая, что у него все еще есть планы на меня на сегодняшний вечер, я поднимаю подбородок и прищуриваю глаза.
— Зачем? — Я огрызаюсь, не собираясь облегчать ему задачу, когда мой взгляд устремляется к открытой двери камеры. Он оставил мне прекрасную возможность сбежать, если, конечно, я смогу пройти мимо него.
— Потому что я так сказал, — рычит он, не замечая моего нежелания. Я уверена, что такой человек, как он, не слышит слова "нет", если только это не последняя мольба его жертвы о пощаде. — Ты наш гость и присоединишься к нам за ужином.
Я выгибаю бровь.
— Гость? — Я смеюсь. — Скорее, гребаная заключенная. Скажи мне, сколько еще "гостей" ты держишь здесь внизу?
Леви не отвечает, просто продолжает смотреть на меня своим мертвым взглядом, пока мое терпение не берет верх.
— Ты, блядь, издеваешься надо мной, — усмехаюсь я, тут же сожалея о своем тоне, когда его глаза вспыхивают гневом.
Я кладу руку на его твердый живот и заставляю его отступить на шаг.
— Ты хочешь нарядить меня в какое-то дерьмовое платье, которое, вероятно, принадлежало какой-нибудь мертвой женщине, выставить меня напоказ перед своими братьями-психопатами и угостить ужином? Ты действительно ебанутый на всю голову.
Леви наклоняет голову набок точно так же, как двигалась голова его брата прямо перед тем, как он вырубил меня.
— Это платье принадлежало моей матери, — говорит он мне ровным, бесстрастным тоном. — И ты права. Она, блядь, мертва. А теперь надень платье, пока я не сделал это сам, и поверь мне, тебе это не понравится.
Сжав челюсть, я отказываюсь отводить от него взгляд, но даже если бы захотела, это невозможно. Он держит меня в заложниках одним своим взглядом, но теперь этот взгляд кажется намного большим, чем просто гнев.