Двум этим основным формам депсихиатризации, равно направленным на сохранение власти, одна — поскольку она аннулирует производство истины, другая — поскольку она стремится привести производство истины и медицинскую власть к адекватности, — в свою очередь противостоит антипсихиатрия.
Она не стремится уйти за пределы больничного пространства, а, скорее, систематически разрушает его изнутри, передает самому больному власть производства своего безумия и его истины, а не пытается свести эту власть к нулю. В связи с этим, мне кажется, нетрудно понять, в чем смысловой центр антипсихиатрии, касающийся отнюдь не познавательной ценности психиатрической истины психиатрии (то есть не диагностической или терапевтической точности).
Сердцевиной антипсихиатрии является борьба с институцией, внутри институции и против нее. Когда в начале XIX века сформировались крупные больничные структуры, их необходимость оправдывали благостной гармонией между требованиями общественного порядка, направленными к защите от произвола безумцев, и терапевтическими критериями диктовавшими изоляцию больных. Эскироль обосновывал изоляцию безумцев пятью основными причинами: нужно (1) обеспечить их личную безопасность и безопасность их семей; (2) оградить их от внешних воздействий; (3) подавить их личное сопротивление; (4) подчинить их медицинскому режиму (5)приучить НО-
вым интеллектуальным и душевным привычкам. Как они касаются власти: подавить власть безумца нейтрализовать
407
внешние власти, которые могут на него воздействовать; установить над ним власть терапевтики и дисциплины — так называемой «ортопедии». И именно институцию как место, как форму распределения и функционирования этих властных отношений атакует антипсихиатрия. За обоснованиями госпитализации, позволяющей в очищенном пространстве констатировать якобы то, что есть, и вмешиваться якобы там, тогда и так, как нужно, антипсихиатрия выявляет отношения господства, присущие институциональным связям: «Чистая власть врача, — говорит Ба-залья, подводя в XX веке итоги рекомендаций Эскироля, — возрастает столь же головокружительно, сколь ослабевает власть больного, который в силу одного того, что он госпитализирован, становится бесправным гражданином, отданным на откуп врачу и его санитарам, которые могут делать с ним все что хотят без опасений быть призванными к ответу».* Мне кажется, что различные формы антипсихиатрии можно разделить по их стратегиям в борьбе с этой игрой институциональной власти: одни уклоняются от нее путем двустороннего и свободно заключаемого договора сторон (Шац); другие выстраивают особое пространство в котором эта игра прекращается, а ее рецидивы
пресекаются (Кингсли-холл); третьи отслеживают один за
другим
эспекты этой игры и пытаются искоренить их в институции
(Купер с его 21-м павильоном); четвертые иiuvt в ней связь с другими властными отношениями предопре-пелишпими изоляцию индивида как душевнобольного еще до
делившим плилц мм mj
лечебнипы (Базалья^ Властные отношения составляли априори психичтпической птктики: они обусловливали функциониро-ваниГбоп1н ИЧной ингтитунии распределяли в ней взаимоотно-т™ Г„дм«ипп« диктпТ™ фогшы медицинского вмешатель-
^ иТ„х7п™ятпи.р^ий пепенопот заключается в том что ства. и антипсихиатрическии ™Р е™Р" проблематики
эти властные отношения помещают^ р Р
ставятся под вопрос в первую очередь.
Между тем основной предпосылкой этих властных связей было абсолютное правовое преимущество не-безумия над безумием. Преимущество, которое выражалось в терминах знания, действующего на незнание, здравомыслия (доступа к реаль-
*BasagliaF,,ed. L'Instituzione negata. Rapporto da un ospcdate psi-chiatrico. P. 11.
408
ности), устраняющего заблуждения (иллюзии, галлюцинации, фантазмы), нормальности, воцаряющейся над расстройством и отклонением. Эта тройственная власть и конституировала безумие в качестве объекта возможного познания для медицинской науки, в качестве болезни — притом, что «субъект», пораженный этой болезнью, сразу же дисквалифицировался как безумец, лишался всякой власти над своей болезнью и всякого знания о ней: «О твоих страданиях и о твоей непохожести на других мы знаем достаточно (так что ты можешь не сомневаться), чтобы распознать в них болезнь; а наши знания об этой болезни позволяют быть уверенными, что ты никоим образом не можешь действовать на нее или по отношению к ней. Наша наука позволяет нам считать твое безумие болезнью, а потому мы, врачи, призваны вмешаться и диагностировать у тебя безумие, не допускающее причисления тебя к обычным больным: таким образом, ты будешь душевнобольным». Эта игра власти, обосновывающей знание, которое в свою очередь предоставляет права на эту власть, характерна для «классической» психиатрии. И этот круг берется разорвать антипсихиатрия: она ставит перед индивидом задачу и дает ему право пойти в своем безумии до конца, довершить его в опыте которому могут способствовать и другие но только не от имени власти якобы им врученной их разумом или нормальностью; она освобождает его поступки страдания желания от медицинского который придавался им ранее,