помогают им но таким образом чтобы за
поведением больных, можно было наблюдать исподволь, снизу ня vnr»RHp -этих выдвигаемых ими требований в дополнение ГнаблГпРнию за ними сверху силами надзирателей и врача Санитары каГбы окружают больных, наблюдая их на обыден-
™™™,ГГ„ НL™?™- н ™нм которые они испытыва'
Z ^ ZrfiL ™ п™«* ;»Zll «я, пзипятеш котопый ют, и сооощают о своих наблюдениях надзираю р
передает их врачу, Кроме того ^именно санитар долже , д больной треоует чего-либо невыполнимого не удовлетворить эту его просьоу,— продолжая притворяться,что-служил: больному, повинуется ему и, стало быть, не имеет самостоятельной
18
власти, — от имени высокой анонимной власти правил или же собственной воли врача. Окруженный наблюдением санитара, больной в результате оказывается окружен волей врача, которой подчиняется как раз тогда, когда обращается с требованиями к санитару, и таким образом его обложение волей врача или общими правилами лечебницы завершается.
Вот описание этих санитаров, призванных опекать больных: «§ 398. Санитары, или охранники, должны быть статными, сильными, порядочными, сообразительными и чистоплотными как по отношению к себе, так и по отношению к своему жилищу. Чтобы удовлетворить обостренной чувствительности некоторых душевнобольных, особенно в том, что касается их самолюбия, санитары должны стараться почти всегда выглядеть в их глазах скорее прислугой, нежели надзирателями [...] Однако, поскольку санитарам все же не следует подчиняться безумцам и даже зачастую следует их обуздывать, то, дабы они отвечали образу прислуги, не повинуясь, и притом избегали раздоров, надзиратели должны осторожно убедить больных в том, что те, кто им прислуживает, получают от врачей определенные инструкции и указания, которые не вольны нарушать без особого разрешения».9
Перед вами система власти, функционирующая внутри лечебницы и отклоняющаяся от общей регламентной системы, — система власти, которую поддерживают множественность, дисперсия, целый комплекс различий и иерархий, а главное — то, что можно назвать тактической диспозицией, в рамках которой различные индивиды занимают определенное для каждого из них место и выполняют ряд точно определенных функций. Таким образом, перед вами—тактическое функционирование
власти или если выразиться точнее тактическая диспозиция которая и делает возможным исполнение власти
И если вы вспомните, что говорил о возможности осуществлять наблюдение в лечебнице Пинель, то обнаружите, что это наблюдение, предоставляющее психиатрическому дискурсу его объективность и истину, возможно не иначе как посредством относительно сложного тактического распределения, — я говорю «относительно сложного», поскольку сказанное о нем только что еще довольно-таки схематично. Но если эта тактическая расстановка действительно существует, если нужно принимать
19
все эти предосторожности, чтобы в конце концов добиться всего-навсего наблюдения, значит, по всей вероятности, в этом регламентном поле лечебницы имеет место некая угроза, некая сила. Если власть действует путем таких ухищрений, если, точнее говоря, нормируемая регламентом вселенная так одержима передатчиками власти, которые эту власть подменяют и искажают, то, выходит, в самой сердцевине этого пространства есть некая другая, угрожающая власть, которую нужно покорить или подавить.
Иначе говоря, описанная тактическая диспозиция возникает потому, что проблема, еще не будучи проблемой знания, проблемой истины болезни и ее лечения — а точнее, как раз чтобы стать таковой, должна перед этим стать проблемой победы. Поле боя — вот что на деле организуется в этой лечебнице.
А покорить нужно, разумеется, безумца. Я только что приводил вам странноватое определение, данное безумцу Фодере, который называет этим именем того, кто считает себя «выше всех остальных».10 Между тем именно таким безумец возникает в психиатрических дискурсе и практике начала XIX века, и именно с этим его возникновением связан тот ключевой поворот, тот сдвиг, о котором я уже говорил, а именно отказ от критерия заблуждения в определении, установлении безумия.
Приблизительно до конца XVIII века —и это подтверждается всем вплоть до полицейских рапортов, сопроводительных писем, допросов и т. п., которые могли [относиться]* к пациентам таких лечебниц, как Бисетр или Шарантон, — сказать, что некто безумен, установить его безумие, означало сказать, что он заблуждается, в чем, до какой степени, каким образом, насколько он заблуждается; безумие характеризовалось, в сущности системой убежденности И вдруг в начале XIX века возникает совершенно другой критерий определения и установления