Однако Джонни совершенно не мог с этим согласиться. Так как по такой логике ему нужно скорее завидовать Шекспиру. Ведь про Лукавенко Джонни узнал совершенно случайно, а о Шекспире знают практически все почти четыре столетия спустя после смерти великого писателя и драматурга. К тому же, говорят, Шекспир был ужасным бабником – чем не повод завидовать для Джонни, явно не обласканного женским вниманием? Но Джонни не завидовал Шекспиру, а восхищался им! Он преклонялся перед гением человека, который одной сценой, где Ромео приходит к бедному аптекарю покупать яд, сумел сказать больше о причинах зла в людях и их взаимоотношениях, чем Джонни когда-либо надеялся выразить в своих сочинениях о психопатах и прочих деструктивных личностях:
ROMEO
Come hither, man. I see that thou art poor:
Hold, there is forty ducats: let me have
A dram of poison, such soon-speeding gear
As will disperse itself through all the veins
That the life-weary taker may fall dead
And that the trunk may be discharged of breath
As violently as hasty powder fired
Doth hurry from the fatal cannon's womb.
Apothecary
Such mortal drugs I have; but Mantua's law
Is death to any he that utters them.
ROMEO
Art thou so bare and full of wretchedness,
And fear'st to die? famine is in thy cheeks,
Need and oppression starveth in thine eyes,
Contempt and beggary hangs upon thy back;
The world is not thy friend nor the world's law;
The world affords no law to make thee rich;
Then be not poor, but break it, and take this.
Apothecary
My poverty, but not my will, consents.
ROMEO
I pay thy poverty, and not thy will.
Apothecary
Put this in any liquid thing you will,
And drink it off; and, if you had the strength
Of twenty men, it would dispatch you straight.
ROMEO
There is thy gold, worse poison to men's souls,
Doing more murders in this loathsome world,
Than these poor compounds that thou mayst not sell.
I sell thee poison; thou hast sold me none.
Farewelclass="underline" buy food, and get thyself in flesh.
Come, cordial and not poison, go with me
To Juliet's grave; for there must I use thee.
(Exeunt)
Или, если говорить о соотечественниках, то взять того же Льва Толстого, который был граф, значит, сука, богатый. Да к тому же ещё жена у него была на двадцать шесть лет моложе его! Но Джонни не завидовал Льву Толстому, а восхищался его умением всего в нескольких строчках из романа «Воскресение» выразить трагизм потребительского отношения человека к окружающему миру, в первую очередь к живой природе, включая себе подобных (что проявляется в неуёмной тяге властвовать над ними):
«Как ни старались люди, собравшись в одно небольшое место несколько сот тысяч, изуродовать ту землю, на которой они жались, как ни забивали камнями землю, чтобы ничего не росло на ней, как ни счищали всякую пробивающуюся травку, как ни дымили каменным углем и нефтью, как ни обрезывали деревья и ни выгоняли всех животных и птиц, - весна была весною даже и в городе. Солнце грело, трава, оживая, росла и зеленела везде, где только не соскребли ее, не только на газонах бульваров, но и между плитами камней, и березы, тополи, черемуха распускали свои клейкие и пахучие листья, липы надували лопавшиеся почки; галки, воробьи и голуби по-весеннему радостно готовили уже гнезда, и мухи жужжали у стен, пригретые солнцем. Веселы были и растения, и птицы, и насекомые, и дети. Но люди - большие, взрослые люди - не переставали обманывать и мучать себя и друг друга. Люди считали, что священно и важно не это весеннее утро, не эта красота мира божия, данная для блага всех существ, - красота, располагающая к миру, согласию и любви, а священно и важно то, что они сами выдумали, чтобы властвовать друг над другом».
И хотя атеист Джонни не мог разделить религиозного пафоса Толстого, он считал слова писателя ещё более актуальными в современную эпоху нарциссизма и тотального потреб***ства.
Кроме того, в романе «Война и мир» Толстой с удивительной проницательностью сумел изобразить в персонаже (правда, к сожалению, недостаточно детально прорисованном, чтобы говорить о точном диагнозе) Элен Курагиной патологию личности женщины, во многих существенных моментах похожей на Леночку, о которой писал Джонни.
Аналогично, другой великий русский прозаик, А.П. Чехов, сумел нарисовать удивительно достоверный портрет подобной коварной обольстительницы в своём рассказе «Ариадна». Джонни нравилось приводить в разговорах цитату из этого рассказа: «Когда сойдутся немцы или англичане, то говорят о ценах на шерсть, об урожае, о своих личных делах; но почему-то когда сходимся мы, русские, то говорим только о женщинах и высоких материях. Но главное — о женщинах». И действительно, женщины, подобные чеховской Ариадне или Леночке, о которой писал Джонни, привлекали к себе внимание, а потому о них хотелось много говорить.
К счастью, судя по всему, как романы Толстого, так и рассказы Чехова, всегда останутся в открытом доступе независимо от развития копирастии в этой стране. Что же касается сочинений господина Лукавенко, то пусть он торгуется, сколько ему влезет, со своими фанатами, почём они готовы его читать. И пусть тешит своё гипертрофированное эго мыслями о том, что его успех – следствие немеряного таланта. В то время как для кого-то он всего лишь мартышка с пишущей машинкой, генерирующая фантастический трэш, который позволит отвлечь представителей молодого поколения, которые могли бы научиться думать, от классовой борьбы за свои интересы в реальном мире, и выполняющая таким образом социальный заказ стоящих за её спиной больших дядей с деньгами.
Впрочем, Лукавенко – отнюдь не единственный обитатель мутного болота современной беллетристики. Помимо него там водятся ещё «убойные» тётки, да такие, что если верить рекламе на заборах, весь мир замирает, дабы почитать их шедевры. Они подходят к своему делу очень серьёзно, с анальной тщательностью защищая авторским правом не только свои опусы, но даже имена и фамилии своих героев! Однако при всей серьёзности и обстоятельности их законодательно оформленного литературного бизнеса, им никогда не перешагнуть пропасть, отделяющую похабный натурализм от подлинного, глубокого реализма. И их сочинения не только не угрожают существующей системе, но, напротив, укрепляют её, поселяя в сознании обывателя, не наделённого особо критическим мышлением, уверенность: «Мир так устроен, что в нём даже люди, которых считают самыми близкими, убивают, обманывают и предают. А потому не стоит искать правды, иллюзорной справедливости, а нужно скорее хватать в этой жизни всё, что имеет ценность и плохо лежит, пока это не сделали другие».
Впрочем, романы «криминальных» тёток представляют ещё отнюдь не самое токсичное (по влиянию на читателя) направление современной «художественной» литературы, особенно женской. Джонни вспоминался его второй визит к Леночке домой – тот самый, когда ему хватило ума (из благих побуждений, разумеется!) сообщить ей её диагноз. Тогда его внимание привлекло стоявшее у неё на книжных полках полное собрание сочинений некой Юлии Штыревой. Очевидно, заметив, как Джонни косился на эти книжки, Леночка хладнокровно заметила: «это моя мама читает». Но Джонни тогда уже, вооружённый новыми знаниями о психопатах, во многих случаях мог видеть её ложь насквозь. Естественно, он понимал, что хотя это Леночкина мама приехала в город из мордовской деревни, а Леночка родилась здесь, содержание мерзкого чтива отражало modus operandi скорее дочки, нежели матери – насколько он мог судить, несчастной, порядочной и трудолюбивой женщины, которую судьба неизвестно за какие грехи прокляла, «наградив» таким ребёнком.
Как Джонни на тот момент уже знал из случайным образом увиденных в интернете отзывов, главная героиня романов (вероятно, автобиографических?) этой Юлии Штыревой – юная провинциалка, приехавшая покорять Москву. Основные орудия, используемые этой особой при штурме славного города – её собственные рот и промежность, которыми она ловко воздействует на мужское достоинство солидных мужчин, словно пытающихся доказать (в первую очередь самим себе?), что они ещё способны не только деньги грести. Ну а потом её главного «папика» грохнули. Впрочем, учитывая, как в этой стране обычно богатеют, это событие удивляет только тем, что оно не произошло раньше. Однако бойкая девица не растерялась, и не только смогла уйти от преследовавших её киллеров (ну мужика убили – понятно, а подстилка-то его кому мешала?! если только, может, как свидетельница), но и проложила себе (всё теми же интимными местами, разумеется) путь к богатству и независимости.