От таких мыслей, когда Джонни подходил к кабинету начальницы, его трясло больше, чем вчера, когда он возвращался в отряд. Однако задерживаться он не мог – необходимо было немедленно приступить к дежурству. Его ноги подкосились, когда начальница лагеря спросила: «Ты почему такой испуганный? Что случилось?» Джонни не успел сообразить, что соврать, а потому сказал, как есть: «У меня был неприятный разговор». – С кем? – С Натальей Александровной (так звали мать Сани).
Джонни замер от страха, ожидая следующего убийственного вопроса «о чём?». Однако, к его удивлению, начальница не стала развивать эту тему, и только кивнула: «Понятно». Однако вскоре сказала: «Я хочу у тебя кое-что спросить. Но этот разговор должен остаться между нами. Ты меня понял?» А когда Джонни испуганно промямлил «да», начальница продолжила: «Как ты считаешь, почему Саша это сделал?»
От этого вопроса Джонни стало не по себе. Ему вдруг стало казаться, что начальница знает о подстрекательстве с его стороны. С дрожью в голосе он ответил: «Я думаю, он хотел показать свою смелость, сделать то, на что не решатся другие». Начальница кивнула головой и не стала продолжать разговор, который так напугал Джонни.
Однако через несколько минут у него снова появились основания для опасений. Начальница попросила его выйти на какое-то время. Естественно, у Джонни сразу появились нехорошие подозрения. Как только его выпроводили за дверь, он лёг около неё, пытаясь одновременно слушать и следить то за ногами начальницы (чтобы не убила его дверью или неважно чем, но за то, чем он занимался), то за входом в здание, чтобы никто другой его не спалил. От страха Джонни отчётливо слышал, как бьётся его сердце. Неожиданно у него возникла странная мысль: а что подумают люди, если он сейчас здесь умрёт от страха, т.е. «разрыва сердца»?!
Начальница же не оправдала его параноидальный настрой, и вместо того чтобы говорить по телефону про него, принялась отчитывать на чём свет стоит свою непутёвую дочку. Джонни не преминул интерпретировать происходящее обидным для себя образом: «Небось, знает, кто донёс на Саню, и теперь не хочет, чтобы я сплетни про её семью разносил». Джонни вспомнил разговоры старших ребят про дочку начальницы: кто ей сколько палок кинул и в какой позе.
Когда Джонни выставили за дверь в следующий раз, разговор, очевидно, был если не интереснее, то, во всяком случае, более актуальным для него, однако он смог разобрать из него толком лишь «Наталья Александровна», а также ряд междометий и бранных слов.
К счастью, насчёт Сани и его матери Джонни успокоила Нина Борисовна, встреченная случайно по дороге на обед. Она отвела Джонни в сторону и заверила, что «эта женщина» его больше не побеспокоит. Наталью Александровну увольняют с работы в лагере, а потому она уже уехала на своей машине в Москву вместе с сыном. Кроме того, её сына собирались исключать из пионерской организации, а её саму из КПСС, что в те времена не сулило ей ничего хорошего в плане дальнейших карьерных и вообще жизненных перспектив (разумеется, тогда мало кто думал, что всего через пять лет сама партия закончится). Нина Борисовна же не скрывала своей гордости: теперь она, наконец, будет парторгом лагеря.
Казалось бы, Джонни мог теперь торжествовать: его главный обидчик, а также та, что его породила, благодаря успешно провёрнутой им комбинации были с позором изгнаны из лагеря. Однако менее чем через месяц, в следующей смене его стала бить ногами девка из другого отряда. И теперь его ситуация была отвратительной и практически безвыходной: он не мог ни пожаловаться кому-либо (ему бы просто презрительно сказали: какой же ты парень на хрен!), ни сагитировать её пионеру-герою х** во рту нарисовать!
Но ещё более мучительным, нежели быстро проходящая физическая боль от побоев, было невыносимое чувство то ли стыда, то ли вины по поводу того, как низко, «не по-мужски» он разрешил проблему с Саней. Это ощущение у него особенно усилилось после того, как Джонни узнал некоторые важные подробности этой истории.
Ведь пока Саня был ещё в лагере, Джонни целый день пребывал в ужасном трепете, ожидая, как тот захочет на прощание расправиться с доносчиком. Как оказалось, напрасно. Не в силах сдерживать своё любопытство, через несколько дней после изгнания Сани из лагеря, практически под занавес смены, Джонни попытался аккуратно поинтересоваться у ребят: а как же Саню-то за жопу взяли? Ему ответили: «Ты не знаешь разве? Анька же его заложила! Прикинь, этот дебил продолжал рисовать прямо у неё на виду, в открытую. Посмотрите, мол, какой я герой! Дорисовался, блин!»
Джонни сразу сообразил, о ком идёт речь. Это была та самая Аня, которая как-то приглашала его на танец. Джонни так и не понял, зачем она тогда это сделала, но в любом случае не это было для него теперь главным.
Аня казалась Джонни в чём-то похожей на него самого. Она была очень милой и доброй девушкой, разве что, подобно многим другим хорошим девушкам, непривлекательной физически. Подобно Джонни, она не могла спокойно смотреть, как что-то разрушают, или когда человека унижают. Правда, по сравнению с ним, Аня была значительно смелее. У неё был давний конфликт с Саней, начиная с того эпизода, когда Саня ломал какое-то маленькое деревце. Аня тогда подошла к нему и спросила: «Зачем ты это делаешь? Ты за свою жизнь хоть один кустик посадил, или ты способен только ломать?» Саня ответил ей грубо:
«Х**и ты до***ась ко мне? Хочешь, я тебе тоже что-нибудь сломаю? Выбирай: руку, ногу, нос... Могу даже всю твою черепушку, если хорошо попросишь! А, ладно, так и быть, не буду, я пошутил, а то обосрёшься ещё сейчас! Ты ведь и без того ошибка природы!» На это Аня сказала ему: «Я тебя не боюсь. И знаешь, я считаю, лучше быть физическим калекой, чем таким моральным уродом, как ты».
С тех пор Саня неоднократно говорил Ане что-нибудь «душевное», например, так: «Да тебя не то что замуж не возьмут, так просто е***ь никто не захочет, ты так и состаришься и умрёшь целкой, старой девой».
А когда Саня принялся раскрашивать портрет Павлика Морозова, Аня просто случайно шла мимо. Видимо, он настолько презирал её, что даже не счёл нужным прекратить своё занятие, будучи уверенным, видимо, что «эта уродина» не посмеет его заложить. В свою очередь Аня, заметив, чем занимается юный «художник», встала в сторонке и наблюдала. Саню, кажется, это начинало бесить. Он повернулся к Ане и сказал язвительным тоном: «Какого хрена ты сюда уставилась? Здесь ничего интересного для тебя нет. Иди в корпус мультики смотреть!» Но Аня на это спокойно ответила: «Мне видней, что для меня интересно. Кстати, я думаю, Марине (старшая пионервожатая) тоже было бы любопытно на это поглядеть...» Кажется, теперь Саня разозлился не на шутку. Он говорил теперь с явной угрозой в голосе, старясь, правда, не повышать сильно голос, дабы не привлечь совершенно неуместное в такой ситуации внимание: «Иди на х** отсюда!... Я понимаю, пацанов блевать тянет, когда они на тебя смотрят, но если ты сейчас же на раз-два-три отсюда не уберёшься, то я с тобой сделаю такое, что твоя мать на тебя без слёз взглянуть не сможет! Я считаю: раз...» Теперь в голосе Сани Аня почувствовала такую реальную угрозу, что решила не искушать судьбу. Она пошла к корпусу, где располагался их отряд. Однако перед тем, как открыть дверь, неожиданно крикнула Сане: «Я-то пойду. А вот ты скоро поедешь домой!..»
Словно почувствовав, что сейчас произойдёт, Саня резко рванулся с места и побежал догонять её. Трудно сказать, что он сделал бы с Аней, если бы её настиг, но ему это не удалось даже несмотря на то, что он был одним из лучших бегунов лагеря – слишком большой был отрыв изначально. Не успев отдышаться после быстрого подъёма по лестнице, Аня быстро заговорила, обращаясь к вожатой их отряда: «Ира, посмотри что Саша нарисовал на стенде...» Та вначале попыталась сказать: «Хорошо, Аня, только потом, ладно? А то мы сейчас тут выступление будем репетировать...» Но Аня, видимо опасаясь встречи tête-à-tête с Сашей, жаждавшим разорвать её на части, не отставала, и неожиданно повторила удивительно твёрдым тоном: «Ира, пожалуйста, пойдём, это очень важно. Ты же не хочешь ждать, пока Людмила Мстиславовна (так звали начальницу лагеря) лично тебе это покажет?!» При этих словах юной собеседницы лицо пионервожатой резко переменилось – оно мгновенно стало очень серьёзным, даже немного испуганным, и они пошли с Аней глядеть Санины похабные рисунки на портретах пионеров – героев.