Глава 3
Вопросы личного характера:
мой сталинизм против сталинизма Сталина
Представим теперь в самых общих чертах психологический портрет Сталина, возникающий при первом рассмотрении: чрезвычайно сдержанный, мстительный, параноидальный мегаломании с садистскими наклонностями, который не делал попыток приспособиться к обществу, но, напротив, в конечном счете заставил общество в некоторых отношениях приспособиться к себе.
Это довольно статичный, поверхностный портрет, почему я и называю его поверхностной структурой души диктатора (ср. понятие «феноменологическое описание», предложенное Гринстейном, — 142, 65). Надо признаться, что данный портрет требует интерпретации. Но тем не менее он дает представление о личности непреклонной, наводящей ужас. Портрет не из приятных. На деле же эта личность столь отвратительна, что многие историки предпочли обойти ее вниманием (либо вовсе отрицать ее существование), в еще меньшей степени они пытались проникнуть глубже, в подсознание Сталина.
В своей работе под названием «Мемуары биографа Сталина» Такер удивительно откровенно заявляет о своем личном отношении к Сталину: «Дело в том, что я испытываю отвращение к Сталину, и чем лучше я познавал его как объект своего биографического исследования, тем сильнее росло чувство отвращения» (297, 26). Чистосердечие такого рода радует. Важно отметить тот факт, что на каком-то этапе всем исследователям личности Сталина пришлось пережить по отношению к нему сильные эмоции, независимо от того, готовы они или нет открыто признать это в печати, как сделал профессор Такер. Психоаналитик Джордж Морейтис говорит в комментарии к «Мемуарам…» Такера следующее: «…временное подчинение воображению и логике личности, подобной Сталину, безусловно должно быть чрезвычайно пугающим и отталкивающим. Для этого требуется способность выдерживать регрессивные восприятия примитивного индивида, потерявшего связь с интеллектуальным и эмоциональным чувством реальности обыкновенного человека» (217, 336).
Я лично могу признаться в том, что испытал по отношению к Сталину сильные чувства, хотя и не был его прямой жертвой. Например, Сталин часто мне снился. Вот некоторые записи из
дневника: «Сон. Я на Таити. Я только что узнал из сообщения в журнале, что Сталин в действительности был не грузин, а выходец с Таити. Более того, он был не мужчиной, а женщиной с двумя грудями и бронзовым цветом кожи. Некто только что вскрыл его могилу на Таити. Я приехал из Москвы, чтобы взглянуть на останки, но было слишком поздно.
Я жил во времена Сталина. Но я не принадлежу к его времени. На самом деле я — секретный агент из будущего. Вначале я себя не обнаруживал. Я был мелким аппаратчиком в правительстве Сталина, выведывая о нем все что можно, при этом не выдавая себя. Но я не мог удержаться от искушения не вмешиваться. Временами я появлялся перед ним, затем растворялся в воздухе, когда он пытался причинить мне вред. «Я — голос будущего», — сказал я, напоминая ему, что он скоро умрет…
Сталин вышел из себя настолько, что готов был убить меня. Казалось, смерть неизбежна. В конце концов он все же меня убил. Я лежал на дороге возле своего автомобиля. Т[…] был рядом, пытаясь меня спасти. Он снял трубку ближайшего телефона, чтобы позвонить 911 — но затем повесил ее или бросил ее, так и не повесив».
В некоторых из своих снов о Сталине я испытываю гнетущий страх перед этим человеком, настоящий ужас. Я проснулся от одного из таких снов, — не помню, о чем он был, — все еще не освободившись от ужаса. Я вынужден был сказать себе, что Сталина больше нет в живых, что он ничего не может мне сделать.
Когда у меня на несколько минут возникают свободные ассоциации, все эти кошмары неизбежно возвращают меня к отцу, и я вспоминаю о том безмерном страхе, который я некогда испытывал по отношению к нему. Сталин, как оказывается, лишь личина, под которой выступает мой отец в некоторых из моих наиболее гнетущих кошмаров. Эти два человека соединены в моем сознании разнообразными ассоциациями. Например, мой отец — калека, которому нужен костыль, чтобы передвигаться. Я представляю Сталина калекой — его физические недостатки будут описаны ниже. Костыль моего отца сделан из стали, которая дала имя Сталину. Во мне живет воспоминание о том, что я держался от отца на безопасном расстоянии, когда он впадал в гнев, — расстояние точно соответствовало длине его костыля. Существуют и другие ассоциации, еще более тревожные, более отталкивающие. Читатель поймет, что я не могу обсуждать в печати все подробности. Достаточно сказать, что я мучительно преодолел — верный термин из психоанализа «проработал» — большое количество подобного психического материала, чтобы с уверенностью утверждать, что истоки моего интереса к Сталину лежат в интересе к моему отцу.
Враждебные и полные страха чувства к Сталину временами уступают место более положительному отношению. В какой-то момент, когда я с головой погрузился в чтение всех биографий Сталина, которые мне удалось достать, мне стало откровенно жаль этого человека. Написав до этого пространный очер