симых, политически активных женщин первых послереволюционных лет. Второй женой Сталина была именно такая женщина, ярая феминистка, которая, к несчастью, вышла замуж за грузинского мужского шовиниста.
Довольно удивительно, что одним из любимых литературных произведений Сталина была феминистская повесть Антона Чехова «Душечка». Анна Аллилуева говорит, что молодой Сталин знал повесть «почти наизусть» (70, 206). Главная героиня повести — мягкая, глупая женщина без какой-либо индивидуальности. Все, что она может делать, это воспроизводить мысли и мнения ее мужчин. Ироническое отношение к ней автора ясно указывает на феминистскую идею (женщина должна быть независимой, должна иметь свою собственную индивидуальность). Но феминистская идея не могла привлекать Сталина, женоненавистника до мозга когтей. Скорее, ему нравилась агрессивность сатиры и сверхъестественная способность женщины имитировать мужчин, встречающихся в ее жизни. Аллилуева постоянно ссылается на склонность самого Сталина к мимикрии. Другое любимое произведение Сталина, «Хамелеон» Чехова (см. там же), также описывает последствия чрезмерного увлечения имитацией. Как мы видели выше, имитация, актерская игра и сильная склонность к отождествлению (особенно с агрессорами) были важными компонентами личности Сталина.
6. См. данную Конквестом характеристику «Письму…» как «компендиуму слухов и сплетен» (109, 503).
7. См.: 229; 189, 40 и далее, 68 и далее; 241, 208 и далее; 240, 103 и далее, 116, 130; 166; 31, 152 и далее, 179; 138, 38–39; 60. 227–229; 23; 220, 31. Я был вынужден скомпоновать материалы в таблице по своему усмотрению, поскольку не все первоисточники совпадали.
Примечания к главе 13
1. Эта вспышка гнева описана в документальном романе сталинистского писателя Александра Чаковского «Блокада» (58, 49). Медведев (211, 458), Авторханов (3, 14) и Улам (301, 537) полагаются на отчет Чаковского о поведении Сталина.
2. 75, 266. Возможно, Микоян ссылается на этот случай, когда описывает удивление Сталина при появлении его коллег: «Чувствовалось, что он встревожен, но старается сохранять спокойствие» (40, 98).
3. См.: 75, 229, 269, 306; 43, passim; 196, 36; 31, 107; 261, passim; 122. 63–69; 278, 64; 212, 232; 59, I, 282.
4. В психоанализе идея, что мужчина-лидер в стране принимает для ее граждан образ отца, считается обычным явлением (см., напр.: 133, XV, 159; 115, 175). Коган (29, 102) предпочитает воспринимать Сталина как «злодея-отчима» в доме России-матери.
5. В одном из сообщений говорится, что Яков покончил жизнь самоубийством в немецком концентрационном лагере после того, как услышал слова отца, переданные по радио (10, 370; о несколько иной версии самоубийства см.: 256). Более ранняя, неудачная попытка Якова застрелиться вызвала у Сталина следующую раздраженную реплику: «(Ха, не попал!» (9, 97). Такер полагает, что враждебность Сталина в отношении Якова на самой деле скрывала враждебность к самому себе (292, 434). Вполне вероятно, так оно и есть, но вовсе не потому, что Яков напоминал Сталину его собственный подавленный грузинизм, как думает Такер (там же). Другие грузины не вызывали у Сталина такой сильной реакции. Скорее, Яков мог напоминать ему подавленное чувство унижения перед собственным нелюбящим и жестоким отцом, и он отгонял эти чувства через отождествление с этим отцом и выражая враждебность в отношении своего сына, а не себя самого.
6. См.: «Кем метафорически был Сталин для миллионов других советских сражающихся людей, тем он практически был и для Якова — бессердечным и тираничным отцом…» (301, 549).
7. Иногда даже имя Сталина ставилось на первое место: «За Сталина, за Родину!» (7, 618–619; 6, 240).
Примечания к главе 14
1. Вместо термина «идеализированный самообраз» я предпочел бы пользоваться термином Когута «grandiose ego» (176). Но я не могу утверждать, что Сталин страдал тем «нарциссическим личностным расстройством», которое описывает Когут. Иными словами, не ясно, восходят ли нарциссические проблемы Сталина к самому началу постэдиповой стадии, когда внешние объекты связывались бы с его нарциссическим либидо, когда существовали бы фантазии слияния с внешними объектами и контроля над ними. До какой степени взрослый Сталин воспринимал внешние объекты (Ленина, Гитлера, русских как класс и т. д.) как недостаточно дифференцированные от его собственного нарциссического ego? Испытывал ли он смутные ощущения обманчивости собственного существования, его нереальности? Видел ли он навязчивые сны, в которых бы летал? В каких ситуациях он испытывал чувство стыда или неловкости? Был ли он ипохондриком? Такие вопросы мог бы задать аналитик-когутианец для того, чтобы определить, насколько grandiose ego Сталина было задействовано в его взрослых взаимоотношениях и до какой степени его ущемленный нарциссизм соответствует термину «нарциссическое личностное расстройство».
2. Такое упрощение в некотором отношении является чрезмерным сверхупрощением. Возможно, Виссарион в действительности испытывал некоторую любовь к сыну, которого он привык бить. И наоборот, у Кеке могло возникнуть чувство злости на Coco (время от времени она поколачивала его). Другими словами, в отношении обоих родителей к ребенку должна была существовать обычная двойственность. Двойственность отношения матери к Coco имела особое значение, так как ребенок был гораздо ближе к ней, чем к отцу. Фактически, мать, лишенная эмоциональных и сексуальных контактов со своим жестоким мужем-алкоголиком, была вынуждена направлять большую часть своих чувств (как ласковых, так и враждебных) на единственного выжившего сына. Это не могло не привести к определенным последствиям.
Некоторые ученые полагают, что различные проблемы во взаимоотношениях матери и ребенка могут во взрослом возрасте привести к ущемленному нарциссизму (см., напр.: 258; 129, 72–79). Такое могло произойти и в случае со Сталиным. Но Сталин был не просто чрезмерно нарциссичен. Он чувствовал себя великим до невероятия. Его нарциссизм был столь раздутым потому, что являлся компенсаторным. Сталин был близок к эмоционально обделенной матери, и его подвергал побоям и унижениям отец, и у него были физические недостатки. Из этих трех факторов, похоже, унижения со стороны отца нанесли наибольший нарциссический урон и имели позже наибольшие политические последствия.
Существует несколько свидетельств, связывающих постэдиповы отношения с матерью с мотивом власти (312). Но повторяю еще раз, жажда власти у Сталина была чрезмерной, и это лучше всего видно из постэдиповой компенсаторной реакции на ущемленный нарциссизм, а также из отождествления с агрессором, о чем я уже говорил выше.