Выбрать главу

— Все на месте! — радостно крикнул он. — И аккумуляторы даже заряжены психо-энергией!...

От аккумуляторов — четырехугольных ящиков с алюминиевой обшивкой, расположенных в ряд по обоим бокам машины, тянулись толстые провода к аппарату, напоминающему собой "муравьиный" аппаратик, только этот был размерами с добрый граммофон. Рупор из белого металла, увеличивающий его сходство с граммофоном, открывался широким своим отверстием над креслом, привинченным к полу в самом носу машины.

Никодим повернул рычаг в аппарате с рупором — раздалось громкое шипение — и достал из кармана носовой платок, завернутый в клеенку:

— Платок Вепрева, сегодня вечером стянул! — улыбнулся он и засунул его в четырехугольный стеклянный ящичек, имевший внутри стеклянный же шар, пустой в середине и с очень подвижной стрелкой.

— Психо-компас, — пояснил Никодим. — Номенклатура Вепрева.

Он сел в кресло. Стрелка компаса, как только рядом с ней очутился платок, сразу оживилась, беспокойно забегала и вдруг, дрожа, остановилась в направлении, параллельной земле на север.

— Они недалеко, — торопливо пояснил мой товарищ. — Если бы они успели бежать на другую сторону земли, стрелка стала бы торчмя и не дрожала б...

Аппарат зашипел сильней... Машина рванулась так, что я свалился с ног и, не успев подняться, снова покатился, но уже в противоположную сторону.

— Стоп, проговорил Никодим, почему-то побледневший. Стрелка яростно металась и указывала прямо вниз. — Они здесь! — Он открыл в полу небольшое оконце, я заглянул туда: внизу расстилался залитый электричеством город.

Никодим снова опустился в кресло: машина заскользила вниз. Стрелка то и дело меняла направление, но в пределах небольших градусов. Мы приближались к крыше высокого дома, на который теперь упорно указывал компас.

XI

— Как быть? — растерянно кинул Никодим, — они в этом доме.

— Где мы?

— Не знаю... Верст 200 отмахали...

— Да?! Так быстро! — не поверил я.

— С быстротой мысли, — слабо улыбнулся мой друг. — Машина работает психической энергией мира, но эта энергия сначала через рупор проходит в мой мозг, я ее концентрирую на мысли о преследовании, и тогда лишь мы движемся... Направление тоже даю я — по психо-компасу.

— Но такая быстрота невозможна, — возразил я, вспомнив физику, — машина от трения с воздухом должна бы расплавиться!...

— Пустяки! Ее оболочка сделана из совершенно ненагревающегося металла.. Изобретение Шарикова...

Наш разговор резко оборвался: мимо что то пронеслось с ревом и свистом: стрелка запрыгала и заволновалась, как живая, указывая новое направление. Никодим кинулся к креслу, бросив мне:

— Станьте сзади под рупор, я слишком слаб... И настойчиво думайте о движении вслед за беглецами.

Я ухватился за спинку кресла и, только подумав о преследовании, чуть было не полетел в противоположный угол: так стремительно мы понеслись.

Никодим открыл окно перед собой — оно было застеклено — и теперь напряженно всматривался в мерцающую темь.

Под влиянием ли проходящей через меня мировой психо-энергии, или вследствие вообще нервного состояния, мне ярко представилась картина внутреннего расположения машины наших противников. Вепрев с искаженным лицом сидел в кресле, Шариков стоял у заднего окна с растерянной и глупой физиономией.

Никодим торжествующе крикнул:

— Вот они!...

В окно блеснула белая масса.

Воображение мне дало следующую картину: мой бывший учитель с прыгающей челюстью, обернувшись назад, позвал своего помощника, который трясся, как осиновый лист; должно быть, увидел нас. После двух-трех слов Вепрева он стал сзади него, подобно мне, держась за спинку кресла.

Никодим прохрипел — говорить он уже не мог, и я боялся, что он снова потеряет голос.

— Ушли, черти!...

Началась бешеная погоня. Мы несколько раз пронеслись кругом земного шара, попадая то в свет, то в мрак.

Никодим — потный, разбитый — то хрипел в отчаянно-радостном возбуждении, когда мы настигали противника, то падал духом и уныло скулил, когда тот уходил. Я же чувствовал в себе твердую бодрость и уверенность, что злодеям не уйти. Машина, по всей вероятности, двигалась только одним моим мозгом.

Внутренним зрением я видел, что беглецы оба были истощены не менее Никодима. Это вливало в меня новые силы.

Совершили еще несколько кругосветных рейсов — с переменным успехом.

Я уже начал уставать... Постепенно ослабевала воля, рассеивалось внимание, тупело воображение. Мы больше не видели через окно белой оболочки. И я не мог представить себе, что делается под ней.