Мы легко можем распознать ту волю, которая исходит из нижнего центра. Воля эта больше похожа на «вредность» и желание контролировать родителей. А вот воля, исходящая из верхнего центра, — это нечто вроде нервной, критической объективности, сознательное стремление привлечь к себе симпатию, игра на жалости и нежности, выражение жалобы на недостаток любви к себе или же великодушное дарование своей любви. В некотором смысле все эти экстравагантные проявления воли одинаковы. Но в своем истинно гармоническом проявлении спинной ганглий выступает как центр более «конструктивной» деятельности: подлинного, здорового любопытства, радостного желания все разобрать на части, а потом вновь собрать вместе, желания проникнуть во все, «дойти до сути», а также желания изобрести нечто новое. Все это исходит из верхнего уровня, из волевого центра спинного ганглия.
Глава IV
ДЕРЕВЬЯ И МЛАДЕНЦЫ,
А ТАКЖЕ ПАПЫ И МАМЫ
Ладно, оставим его в покое, этого несчастного младенца, вместе с его сложным бессознательным и всеми этими импульсами, напоминающими пинг-понг. Уверен, дорогой мой читатель, что вы готовы предпочесть любые вопли из его колыбельки моей экскурсии по его ганглиям. «Да забудьте вы про этих младенцев…» — призываете вы меня. Я бы с радостью про них забыл, если бы мне было чем их заменить. К сожалению, младенец — мой единственный анатомический экспонат и подопытный кролик в одном лице.
Но он и мне уже действует на нервы. И я в полном одиночестве ухожу в лес, взяв с собой лишь карандаш и тетрадь, и, тяжело опустившись у подножия раскидистой ели, терпеливо жду прихода в голову мыслей, дабы расщелкать все заковыристые вопросы, как белка щелкает орехи. Да орешки-то, оказывается, пустые.
Мне начинает казаться, что в лесу слишком много деревьев. Став тесным кругом, они как будто разглядывают меня. Мне кажется, когда я на них не смотрю, что они легонько подталкивают друг друга, указывая на меня ветками. Я просто кожей ощущаю, как они стоят, уставившись на меня. Похоже на то, что они сегодня не дадут мне поразмышлять о младенцах. Не дадут из одного лишь упрямства.
А может быть, все дело в том, что с утра моросит дождик и лес стоит сырой и неподвижный, такой загадочный в туманном утреннем воздухе. Утро, это дождливое небо, этот лес, обступивший меня со всех сторон в деликатном молчании, и я сам, ощущающий себя не такой уж и шишкой среди всех этих шишек, валяющихся у подножия моей ели. Молча подступают ко мне деревья, и все они настолько больше меня, настолько сильней в этой жизни. Я чувствую, как они крадучись подбираются ко мне, как бродят в них мысли, как они о чем-то совещаются между собой, и знаю, что их силы намного превосходят мои. Делать нечего: придется им уступить.
Я на самом краю Черного леса[42]… Вдали нет-нет да и блеснет Рейн из своей Рейнской долины, как кусок металлической ленты… Но сегодня я туда не смотрю. Сегодня для меня существуют только деревья, и листья, и мир растений. Огромные стройные пихты и ели, ветвистые буки, пустившие подземные реки корней. И беспрерывное «ку-ку», «ку-ку», словно капельками слетающее с высоких древесных крон. А среди всего этого — я, сидящий на обочине лесной тропинки с карандашом и тетрадью в руках и с надеждой продолжить свои досужие размышления все о том же младенце.
Ну да бог с ним. Я снова прислушиваюсь к лесным шорохам, вдыхаю пряный запах сырого мха, вглядываюсь в стройные силуэты деревьев. Я завороженно внимаю тишину леса. Больших, высоких деревьев. Есть в них какая-то привлекательная бесцеремонность. Или варварство? Даже не знаю, что заставило меня сказать «бесцеремонность». До чего же великолепны их огромные, округлые стволы-тела! Я почти слышу, как по ним поднимаются могучие жизненные соки. Великие, полнокровные деревья, по которым так бесшумно течет их странная древесная кровь.
Деревья — у них нет ни рук, ни лица, ни глаз, но по этим громадным колоннам поднимается сок, древесная кровь. Могучая жизнь древесного индивида, его мрачная воля — воля дерева, чем-то пугающая.
Вам, наверно, хотелось бы заглянуть в лицо дереву? Невозможно. Оно не имеет лица. Любуйтесь его могучим стволом; закинув голову, смотрите на спутанные волосы его веток и сучьев; глядите на его мягкую зеленую макушку. Но нет у него глаз, чтобы в них заглянуть, невозможно встретиться взглядом с деревом. Рассматривать его можно лишь по частям.
42