Лишь у немногих, очень немногих людей живые импульсы и реакции развиваются и сублимируются в умственное сознание. Много разных деревьев в лесу, но лишь немногие способны приносить вкусные яблоки знания. Однако современный мир убежден в том, что каждый человек способен приносить плоды знания. И поэтому мы прочесываем лес и прививаем все без исключения деревья, пытаясь превратить каждое из них в яблоню. Хорошенький лес получается!
Природа большинства людей заключается не в том, чтобы много знать, понимать и рассуждать. Почему же в таком случае они на это претендуют? Лишь немногим свойственно логически рассуждать, вот и пусть себе рассуждают. Те, кому по самой их природе свойственно быть рациональными, сами, по собственному инстинктивному побуждению, будут спрашивать: «зачем то?» и «почему это?», а затем по собственному почину будут до конца дней своих ломать голову над ответом. Но хоть убейте меня, я не знаю, ради чего каждый Том, Дик и Гарри должен морочить себе голову всеми этими «зачем» и «почему», обращенными к Вселенной, которую пытаются против его воли впихнуть ему в голову? Почему он должен верить в то, что он есть некая идеальная личность, ответственная за всю Вселенную? Ведь ему попросту морочат голову, ибо ни одно из этих «зачем» и «почему» не родилось в его собственной голове, и он со всеми этими высокими словами о Вселенной в своих мозгах — не более чем попугай.
К чему захламлять мозг ребенка фактами, не имеющими никакого отношения к его личному опыту и к его индивидуальной динамической деятельности? Не пора ли осознать, что каждая чужеродная идея, внедренная в разум человека, является помехой этой деятельности? Каждая идея, навязанная разуму человека извне и не соответствующая его природе, стопорит внутренне присущую ему индивидуальную динамическую деятельность и составляет угрозу его психической сущности.
Скажем, я пытаюсь внедрить в чье-либо сознание идею о равенстве всех людей. Ныне эта идея выводится чисто логическим дедуктивным путем из определенных этических или философских принципов, хотя не имеет подтверждения в реальном опыте. Но современный мир болен идеализмом, мы все рождаемся с этой болезнью, и особенно те из нас, которые становятся учителями. Поэтому они хватаются за идею равенства и усиленно вбивают ее в головы своих учеников. И каков же результат? Я внедряю в сознание человека идею о равенстве всех людей, и он перестает жить своей собственной жизнью, которая черпается из истоков его спонтанных центров. Он заболевает манией равенства и становится идейно невменяемым человеком, пытающимся испортить жизнь и себе, и всем остальным вокруг.
Воплотить чистую идею в живую жизнь — значит убить саму жизнь. Жизнь должна проистекать из глубоких спонтанных центров человека, которые отвечают сами за себя, и состоять в живой, не идеальной циркуляции динамических взаимоотношений между людьми. Страсти или желания, рожденные из чистых мыслей и идей, мертвы. Любая страсть и любое желание, санкционированные идеалом и получающие «дарованное» им исключительное право на существование, сразу же становятся смертоносными.
Если это верно для мужчин, то тем более для женщин. Научите женщину жить и действовать на идейном основании, и вы навек убьете ее женственность. Заставьте ее осознать себя, и душа ее станет унылой, как беспросветный осенний дождь. За что мы были изгнаны из рая? Почему мы стали подвержены этой изнурительной болезни неизбывной неудовлетворенности? Вовсе не потому, что согрешили, — ведь все животные в раю наслаждались чувственной страстью соития, — а потому что взяли секс себе в голову.
Съев пресловутый плод, Ева осознала умом свою женственность. И с помощью того же ума начала с нею экспериментировать. И продолжает заниматься этим по сей день. Мужчина тоже экспериментирует. Радости от этого нет ни тому, ни другому.
Эти сексуальные эксперименты — истинное проклятие. Но коль скоро женщина начала сексуально сознавать себя, что же ей еще остается делать? Так и повелось, что она уже рождается с болезнью самосознания, с той же самой, с какой родилась ее мать. Она обречена на эксперименты и пробует одну идею за другой в этой изнурительной гонке, в конце которой обретает лишь сознание собственного ничтожества. Она обречена брести от одного фиксированного идеала к другому, третьему и так далее — идеалу самой себя, идеалу самой себя как женщины. То она благородная супруга не слишком благородного человека. То Mater Dolorosa[53]. То ангел-хранитель. То общественный деятель и член парламента. То опытный врач. То пламенный оратор. Но у каждого из этих образов есть своя тень — Изольда для своего Тристана, Гвиневера для своего Ланселота[54] или Fata Morgana[55] для всех мужчин, — тень, существующая в собственном ее представлении. И она уже не может не иметь о себе какого-нибудь идеального представления. Не может выбросить это представление из головы. Такой она, в сущности, всегда и остается, из этого проистекают все ее жизненные функции, из этого исходит ее собственная, автоматическая воля. Именно это превращает в сущий ад всю эту игру в женщин и мужчин.
53
54
«…
55