Нет такой вещи на свете, как единственно правильное восприятие. А для ребенка, как, впрочем, и для восприимчивого взрослого, оптический образ — не более чем дрожащее пятно. И в этом дрожащем пятне душа видит истинное отражение чего-то заключенного в ней самой. В корове она видит рога, прямоугольное туловище и длинный хвост. В лошади — длинную гриву, вытянутую морду и четыре ноги. Но в обоих случаях — темное присутствие живого. Итак, рога, прямоугольное туловище и длинный коровий хвост — прекрасные и в то же время несколько пугающие компоненты коровьей формы, воспринимаемые динамической душой в полном соответствии с реальностью. «Идеальное» же изображение коровы есть нечто неестественное и, для ребенка, фальшивое. От картинки ребенок требует элементарной узнаваемости, а вовсе не правильности или художественной выразительности, и уж менее всего — того, что мы называем пониманием. «Искажения» в детском восприятии неизбежны и динамичны. Но динамическая абстракция — нечто большее, чем умственная абстракция. Если на детском рисунке гигантский глаз расположен на середине щеки, это означает, что глубокое динамическое сознание глаза, его относительная преувеличенность и есть правда жизни, пусть и научно не подтвержденная.
С другой стороны, какой смысл, скажите на милость, сообщать ребенку, что Земля «круглая, как апельсин»? Да это попросту вредно! Уж лучше говорите ему, что Земля — яйцо, сваренное вкрутую в кипящей кастрюле. Это имело бы хоть какое-то динамическое значение. Что касается апельсина, вы добьетесь лишь того, что ребенок живо представит себе оранжевый апельсин, парящий в голубом небесном просторе, но и не подумает связать этот апельсин с землей, по которой он сам ступает. Да и для широких масс человечества было бы намного лучше, если бы они никогда не слышали, что Земля — это шар. Не следовало им знать, что Земля круглая. Это сделало для них нереальным буквально все на свете. Они разочаровались в нашей старой доброй земле, казавшейся им такой устойчивой и надежной, и теперь они никак не могут уйти от этого непонятного образа шара, живут в тумане абстракции и чувствуют себя неуютно. Но если забыть об абстракциях, то окажется, что Земля — вовсе и не шар, а огромная плоскость с горами и равнинами. К чему же без всякой нужды вдалбливать в сознание масс абстракцию и убивать реальность?
Что до детей, то неужели мы не возьмем себе в толк, что их абстракции никогда не основываются на наблюдениях, а только на преувеличениях? Если на лице есть глаз, то в глаз может превратиться и все лицо. Душа ребенка не может иначе абстрагироваться от тайны глаза. Если пейзаж включает в себя дерево, то деревом становится весь пейзаж. И всегда в фокусе восприятия — часть, а не целое. Любая попытка изменить фокус детского восприятия в сторону целого, то есть попытка научить ребенка взрослому обобщению, взрослым абстракциям, обречена на провал. И тем не менее мы требуем от ребенка сделать рельефную карту местности, где он живет (например из глины). Какая несусветная глупость! У него нет ни малейшего представления даже о том пригорке, на котором стоит его дом. Тропинка, взбегающая на пригорок, калитка, ведущая в сад перед домом, ну, может быть, еще окна — вот и все, что он знает. И то в лучшем случае.
Словом, учить ребенка чему бы то ни было, учить его школьной премудрости — это настоящее преступление. Собирать детей в кучу и обучать их, обращаясь к уму и сознанию, — настоящее злодеяние. Это вызывает абсолютное голодание динамических центров, а взамен выдает стерильный суррогат «умственного», абстрактного знания. Дети средних социальных слоев настолько психически истощены, что остается лишь удивляться, почему они вообще еще живы. Несколько лучше обстоит дело с детьми низших социальных слоев, ибо многим из них удается избежать школы и остаться на улице. Но в наше время это неотвратимое зло — «всеобщее обучение» — настигает и пролетарских детей.
При этом несомненно и то — и на это указывают мои оппоненты, — что, несмотря на всю обработку школами и газетами, человек сегодня остается диким, как каннибал, но только еще опасней. Его живое динамическое «я», вместо того чтобы быть воспитано, оказалось попросту выдворено из него.