Точка зрения, в соответствии с которой пренебрежение к себе имеет определенную связь с преступными наклонностями, очень популярна в криминологии (Cohen 1955; Hewit 1970; Kaplin 1975). Наличие связи между низкой самооценкой, с одной стороны, и враждебностью и агрессией — с другой, подтверждается в целом ряде источников (Green and Murray 1973). Розенбаум и де Чармс (Rosenbaum and de Charms 1960) рассматривают низкую самооценку не только в связи с мягкой, скрытной или самоуничижающейся личностью, но и с личностью, проявляющей прямо противоположный тип поведения: агрессивный, довлеющий и нахальный.
Стремясь понять причины тяжких семейных преступлений, Боулби видит зависимость между тревожностью и гневом, связанным с риском потери близких отношений. Существует три типа таких отношений: отношения с родителями, с ребенком и с сексуальным партнером. «Прекращение каждого из них сопровождается сильным эмоциональным потрясением… Вся эмоциональная жизнь человека и самые глубокие чувства определяются состоянием его долговременных отношений, связанных с чувством долга и определенными обязательствами» (Bowlby 1988: 80). Выражение гнева рассматривается автором как функциональное поведение, цель которого состоит в поддержании жизненно важных долговременных отношений. Преступление, которое совершается во время семейного скандала, Боулби считает поведенческим проявлением искаженной и преувеличенной тоски по вниманию и заботе.
В результате изучения особенностей личностного развития детей, испытавших физическое и психологическое насилие, Мартин Родехеффер, которого цитирует Боулби (Martin Rodeheffer in Boulby 1988), определил, что они были депрессивными, пассивными и закрытыми, но вместе с тем, раздраженными и агрессивными. Наблюдения Боулби над маленькими детьми, испытавшими истязания и насилие, однозначно показали, в каком раннем возрасте устанавливаются соответствующие паттерны поведения. Он пишет: «Значительное количество отвергавшихся и испытавших дурное обращение детей, вырастая, продолжают цикл семейного насилия — в ответ на различные ситуации они постоянно воспроизводят тот же самый тип поведения, который у них развился в период раннего детства» (Bowlby 1988:92).
Психодраматическая работа Джона может служить хорошим подтверждением теоретических взглядов Боулби и результатов других исследований в этой области.
Как только Джон перешел от сцены монолога у постели умершей матери к сцене воспроизведения своего преступления, он признался группе, что совершенно не соображал, что делал. «Полиция хорошо знала, что я могу подраться, что-нибудь прихватить с прилавка, деньги у кого-то отнять, но женщину изнасиловать… Нет, такого они про меня сказать не могли. И сам я бы никогда не сказал про себя такого.
В ночь, когда совершилось преступление, он выписался из госпиталя, куда попал после попытки самоубийства, когда вскрыл себе вены и едва не потерял руку. У него на руке был наклеен пластырь. Восстанавливая связанные с преступлением события, Джон схватил свою жертву, которую играла женщина-ассистент.
Джон: Я не понимаю, что со мной происходит. Я не знаю, как это получилось. Простите меня.
Жертва рыдает, лежа на полу.
Джон: Я начинаю соображать, что сделал ей больно. Я, наверное, ее очень унизил. Минут десять мы вместе стояли и плакали. Я плакал даже больше, чем она. Я стал понимать, что я наделал.
Директор: Не надо ничего говорить, покажите, как все происходило.
Джон и вспомогательное «я» стоят и плачут. Все его действия «там и тогда» эмоционально переживаются «здесь и теперь».
Джон: Я ведь не бил тебя, правда?
Вместо того, чтобы прервать излияния Джона и обменяться ролями, вспомогательное «я» отрицательно качает головой.
Джон: Каждый раз, когда я начинаю думать о том, что наделал, мне хочется взять стакан и раздавить его в кулаке. Я хочу потерять эту руку, чтобы доктор не смог ее спасти. Наверное, я рехнулся, я хочу, чтобы меня разорвало на части. Я ненавижу себя за то, что я с тобой сделал. Единственный человек, которому я хотел отомстить, была моя мать. Один Бог знает, что было у меня в голове той ночью. Я ничего не понимаю.
После этого нападения он бродил две недели, пьянствуя и ночуя на газонах в парках. При помощи нескольких стоек, которые находились в комнате, мы сооружаем «в парке» символические кусты и просим Джона побродить какое-то время, а затем, когда сочтет нужным, прилечь под кустом. При этом предупреждаем, чтобы он проговаривал свои мысли вслух.
Джон: Я пытаюсь найти повод, чтобы как-то себя оправдать, но не нахожу. Я считаю во всем виноватой свою мать. Не знаю, слышит ли она меня. Не понимаю, за что я обидел эту женщину. Я не могу себе простить… Что я наделал… Когда я ее изнасиловал, то поступил хуже, чем со мной поступала мать. Мне кажется, теперь это стало до меня доходить.