— все было неподвижным, застывшим, покрытым пылью… Не видно было даже мышиных следов.
Глория сжала мою руку, желая меня подбодрить, и взяла инициативу в свои руки.
«Какой великолепный театр, мадам! Нельзя ли узнать, кто был у вас декоратором?»
«Мой сын, Келли. Келли Таусер. Это он все придумал и построил».
«Но я думала, ваша фамилия произносится Туесе н…»
«Да, но в целях рекламы я изменила фамилию. Это чисто профессиональное. Вы только представьте себе, как фамилия Таусер, ярко освещенная огнями, может смотреться над крышей театра в Вест-Энде!»
«Да, это мне понятно. Мы у себя в Штатах тоже так делаем, — сказала Глория. — А можно нам взять у вашего сына интервью?»
«Зачем это?» — Голос мадам звучал неприязненно.
«Но если мы договоримся с вами насчет переезда в Штаты, то нужно же нам знать, каково мнение вашего сына по этому поводу. Захочет ли он с нами сотрудничать?»
«Ну…»
«В любом случае нам потребуется по крайней мере еще десяток таких бутылочек. — Глория вытащила пузырек из кармана. — В качестве подарков для потенциальных спонсоров. Люди должны видеть, во что они вкладывают свои деньги!»
Это все и решило.
«Идемте. — Мадам выключила свет, заперла зал и повела нас куда-то — прочь от вокзала. — Мы живем в Конюшне Пуле. Вот только общаться с моим мальчиком вам будет, пожалуй, трудновато».
«Вот как? Почему же?»
«Он хронически застенчив».
«Это не такая уж редкость среди артистов».
«У него особые причины».
«Да? И какие же?»
«Он у нас… Мальчик с пальчик!»
«Неужели карлик?!»
«Да. Ну вот мы и пришли». — Мадам отворила дверь небольшого конного двора и стала подниматься по лестнице. На самом верхнем этаже она особым образом постучалась.
Вскоре из-за двери раздался тонкий, писклявый голосок: «Это ты, мама?»
«Да, Келли, — сказала мамаша Туссен, — и я привела очень милых шоуменов из Америки, которые хотят с тобой познакомиться».
«Нет! Нет! Ни за что!»
«Они хотят взять нас на работу, Келли, и увезти с собой, чтобы мы в Америке создали новое шоу лилипутов!»
«Нет, мама, нет!»
«Ну довольно, Келли, тебя же мать просит! Неужели ты, сынок, помешаешь мне завоевывать американскую сцену?»
Наконец дверь отворилась, и мы увидели прелестную студию. Это было чердачное помещение без окон, зато окна были сделаны прямо в крыше, так что над головой сияли небеса! Прямо под этими небесами стоял огромный, заваленный всякой всячиной рабочий стол и возле него — высокий стул. Стены сплошь были увешаны полками, где было столько всего, что в глазах рябило: разные куклы с исключительно живыми лицами, куклы-марионетки, заводные автомобильчики и поезда, дома, мебель, замки, монеты — и все миниатюрное, крошечное!
Едва успев оправиться от первого ошеломляющего впечатления, мы получили не менее ошеломительный удар. Стоило нам войти в студию, как перед нами возник Келли Таусер. Он, возможно, и казался Мальчиком с пальчик своей шестифутовой двухсотфунтовой мамаше, однако был отнюдь не карликом. Действительно невысокий, чуть больше полутора метров ростом, и коротко подстриженный, он был одет в хлопчатобумажную рабочую рубашку и вельветовые узкие штаны. Лицо его я разглядеть не сумел — его скрывало хирургическое зеркало на лбу, которым он пользовался для работы.
Я протянул ему руку.
«Спасибо большое, что позволили зайти к вам, Келли. Мое имя Нуайе».
Он не пожал мне руку. Пожалуй, он действительно был хронически застенчив и судорожно стиснул руки за спиной. И тут нам все стало ясно! Резким движением заведя руки за спину, он распрямился, выпятил грудь и… стали ясно видны два отчетливых холмика под ковбойкой.
«Святой боже! — воскликнул я. — Так Келли — девушка!»
«Келли — мой сын! — заорала „леди Макбет“. — У него чисто мужская ориентация! И всегда таковой останется!»
Мы не обратили на эту дуру внимания. Глория подошла к перепуганной девушке, издавая тихое успокаивающее шипение. Очень нежно она сняла у Келли со лба хирургическое зеркало, и стало видно ее лицо. Да, это была самая настоящая девушка, и даже уже не очень молоденькая — ей, видимо, было около тридцати. Она, пожалуй, была даже хорошенькой, но сейчас ее личико исказилось от смущения и страха.
Мамаша Туссен продолжала вопить:
«И Келли обретет успех в театре, где всем заправляют мужчины, а потому ни одна женщина успеха добиться не может! Он станет звездой и сыграет в новых спектаклях — чертенка Пака в „Сне“ note 19, Оливера Твиста, Тома Сойера. Его имя будет, будет светиться над крышами театров! КЕЛЛИ ТУССЕН! А тогда и мое имя станет бессмертным!»
Но для нас ее вопли были просто звуковым фоном. Глория вытащила крошечную бутылочку из-под шампанского.
«Келли, дорогая, это вы сделали такой прелестный сувенир? — В ответ последовал молчаливый кивок. — И вы оставили его у нас на крыльце? — Еще один кивок. — И вы написали эту замечательно правдоподобную историю? И просили о помощи?»
Лицо Келли просветлело: «В-в-вам понравилось?»
«Очень! Но почему вы это сделали?»
«Чтобы привлечь внимание».
Я тихонько сказал: «А вот это уже слова настоящего профессионала! Это я понимаю! Сперва нужно завоевать внимание — неважно, как именно! А Келли наше внимание завоевать, безусловно, удалось! Примите мои поздравления».
«Спасибо. — Она даже сподобилась улыбнуться и тут же от смущения прикрыла рот ладошкой. — Было очень забавно сочинять все это».
«Но если вам нужна помощь, почему же вы не вошли и не попросили ее?» — спросила Глория.
«Я боялась. Все это было так странно и так отличалось от здешней жизни…»
«Но теперь-то вы скажете, какая помощь вам требуется?»
Ее ответ был последним сюрпризом. Келли вся так и вспыхнула. «Я хочу быть большой! -выпалила она, указывая на свою мать. — Больше, чем мама! И чтобы она наконец перестала торчать у меня за спиной!»
— Нет, — сказал Адам, — не хочешь ты становиться крупнее чисто физически, дорогая Келли! Так твоей проблемы не решить, да и в любом случае этого я тебе дать не могу. Придется тебе удовольствоваться тем, что ты так и останешься очаровательной крошкой, petite fille, так сказать, и будешь отлично сознавать, что столько женщин вокруг мечтают поменяться с тобой своим ростом.
Вот это да! Ах, коварный леопард-обольститель!
— Зато я могу тебе дать, — продолжал наш Магнетрончик, — силу мысли, и мысли твои будут куда более самобытными и прекрасными, чем у этой курицы, твоей матери, которая, по словам Альфа и Няни, обладает мозгами типичной провинциальной актрисенки. Ты будешь мыслить куда яснее и легко станешь находить ответы на любые вопросы, так что мадам Туссен останется только подавляться! — Он в очередной раз растерянно посмотрел на меня: — «Подавляться», Альф? Так можно сказать?
— Скорее «удивляться».
— Спасибо. Итак, дорогая Келли, знаешь, что мне от тебя нужно в обмен на все эти качества?..
Она, не шевелясь, сидела на диване, слишком смущенная, чтобы поднять на него глаза. Но заслышав его последние слова, встрепенулась, затаила дыхание и пролепетала:
— Ч-что?
— Но это всего лишь одна небольшая услуга!
— В-вы хотите, может быть, чтобы я с-сдела— ла вам какие-то макеты? Или кукол?
— Не совсем. У нас есть некий объем закодированной информации, которую мы никак не можем извлечь. А с вашим опытом работы с миниатюрными объектами и с вашей ТЕПЕРЕШНЕЙ гениальностью вы, вероятно, сможете нам помочь… Видите, этот микрочип поврежден, а нам совершенно необходима содержащаяся в нем информация, так что вы должны постараться его починить.
— Значит, у тебя ничего не вышло? Даже с помощью Шрдлу? — спросил я.
— Нет. Он безнадежен! Это как раз он и повредил чип.
— А где он сейчас?
— Отправился в Библиотеку Конгресса, на ходу декламируя стихи Кольриджа, Мэттью Арнольда, Артура Саймонса, Суинберна, Томаса Элиота, а также швыряясь цитатами из произведений всех известных литературных критиков. Он будет одним из самых больших зануд среди всех известных докторов филологии! — Адам повернулся к Келли: — Так вы попытаетесь помочь нам, дорогая? Это будет нелегко, и у вас может ничего не получиться, но это неважно. Победите вы или проиграете — все равно цена будет вами уплачена! И это будет ваше последнее занятие… э-э-э… миниатюрными делами. Я помогу вам сменить их на что-нибудь… побольше.