И среди всех трех классов встречаются умные здравомыслящие люди. И жить в такой устоявшейся системе процветающего капитализма можно и вполне сносно. Но это не отменяет того факта, что существующее мироздание насквозь прогнило и что дальше будет только хуже, если гнойник не прорвется через какую-либо форму революции.
— А вот и вы, — девушка улыбнулась во весь рот, обнажив крайне острые зубки.
Ее голос был приятен, переливался в голове приятными отзвуками и вызывал острое непреодолимое желание расслабиться и слушать, слушать, слушать…
А Зигмунду уже надоело напрягаться. Он застыл на месте, чувствуя, как приятные мурашки бегут по телу
— Господин аудитор, вы еще живы, какая радость! — видно было, что девушка чуть ли не подпрыгивала на месте от счастья.
Но Зигмунд не отвечал. Он впитывал в себя этот приятный голос и умственно наслаждался его воздействием на свое возбужденное и одновременно приятно расслабленное тело.
Девушка слегка нахмурилась, сморщив свой прелестный лобик, и плавным изящным движением, словно грациозная кошка, подошла к аудитору.
— С вами все в порядке… Зигмунд? — его имя она произнесла с таким неземным наслаждением, что он буквально ощутил медовый привкус у себя на губах.
Ее приятный запах манил и одновременно… но он не мог пошевелить и кончиком пальца, ведь так приятно было вечно оставаться пригвожденным к этому месту и слушать ее, смотреть на нее…
Он резко переключил передачу где-то в закромах своего сознания.
— Что ты делаешь, пусти! — она закричала пронзительно и уже далеко не так мелодично, как раньше.
Он обхватил одной рукой ее прекрасную стройную талию, а другой больно сжал ее запястье. Она билась в его объятиях, как вытащенная на берег рыба, а Зигмунд в это время всматривался в испуганное лицо парнишки, который направил на них свой ручной арбалет.
— Отпусти ее, сволочь! — голос парня в такой ситуации вовсе не казался грозным.
Зигмунд не был бойцом. Он был представителем того гуманистически настроенного ко всему живому интеллигентного сословия, который ни разу в жизни никого не ударял. Теперь он понимал, что делал это не по собственным глупым убеждениям, а просто потому, что ему не предоставлялось возможности. Условия, в которых мы растем и воспитываемся, диктуют нам будущий образ жизни и линию поведения. И из этого уже крайне сложно выбраться на другой уровень бытия, сложно перестроиться, переключиться.
Но именно сейчас, когда его рука мертвой хваткой вцепилась в нежную ручку молодой девицы, он понял, как это приятно — быть сильным и обижать кого-то. Некоторые психологи уверяют, что таким образом душевнобольные люди пытаются подтвердить свою значимость, но теперь он начал понимать, что корни зла произрастают вовсе на другом поле понимания. Просто причинять боль… это приятно. А если ты причиняешь ее женщине — приятно вдвойне. Потому что общество создано из запретов. И мужчинам с самого детства запрещают относиться к женщинам как к равным созданиям. Робкие попытки подергать за косички — это лишь попытка довести столь любимое, но небесное создание до своего земного уровня. И если долго врать себе, прячась за гуманистическими посылами, то желание избить или изнасиловать представительницу слабого и прекрасного пола только усиливается. Дистанцирование всегда провоцирует либо игнорирование столь неприступного объекта, либо резкое и грубое пересечение дистанции с нарушением всех общественных норм и порядков. Именно поэтому женщины любят и ценят «охотников» — ведь они разрывают непреодолимую дистанцию, которая отделяет мужчину и женщину. И именно поэтому ничего хорошего у них с «охотниками» не получается, ведь хищники в первую очередь направлены на убийство своей жертвы (ради забавы, веселья или ради удовлетворения своих физиологических потребностей), а не на долгое и плодотворное сотрудничество.
И тут Зигмунд понял свою ошибку. Хорошо быть сильным и могучим и действительно прекрасно обижать слабых и немощных. Но гуманистическое интеллигентное воспитание отнимает у человека самое ценное — умение выживать в суровом дерзком мире.
Короче говоря, Зигмунд попросту не умел драться.
Он охнул от неожиданности, когда острый локоток словно пронзил насквозь его живот. Боль была настолько резкой и неожиданной, что он отпустил девицу, которая не преминула воспользоваться этим, чтобы ударить его наотмашь кулаком по груди и процарапать его лицо до крови своими длинными острыми когтями. Затем она отскочила от него, тяжело дыша, и что-то быстро приказала своему напарнику.
И Зигмунд сквозь красное марево увидел, как острие маленькой стрелы направляется в его сторону.
В принципе, на этом можно было и закончить. Если бы стрела попала в голову, то он бы окончательно добился своего. Смерть есть смерть, а выбор исхода — уже небывалая роскошь.
Но он слишком увлекся пылом сражения, его мозг упорно посылал ему боевые сигналы, особенно после того, как он успешно развеял чары очарования, что наслала на него эта девица, а потом жестко схватил ее, как будто наказывая ее за безмерное хвастовство и веру в собственные силы. Он одержал победу над самомнением и эгоистичностью и не хотел теперь проигрывать обычному банальному, пусть и точному, выстрелу.
Его рука молниеносно в едином бессознательном порыве потянулась к зеленому перстню, который единственный выделялся на его сухой, покрытой выпирающими венами руке. Этот могущественный артефакт был одним из его немногочисленных сокровищ, которые жизнь пока не отняла у него. В последнее время он отчаянно желал, чтобы в перстне был запрятан смертельный яд или что его высвобожденная магия могла мгновенно убить его носителя, но кольцо на деле являлось черномагическим артефактом, позволяющим погрузить любое существо в глубокий, ничем не прерываемый сон, длящийся несколько часов (или больше в зависимости от силы разума и веса существа).
Воспользоваться его силой можно было только единожды в день, а древняя магия творилась посредством фокусирования взгляда. Достаточно было лишь взглянуть на нужный небольшой кусочек пространства, и тут же его покрывала темная зловещая тень, оказавшись в которой существо мгновенно засыпало. Правда, сила магии активировалась лишь спустя пару секунд, поэтому у врага были все шансы выйти из зоны поражения, но это было легче сделать на словах, чем на деле.
Зигмунд вспомнил, как мальчик Келен интересовался этим древним артефактом, но впоследствии счел его слишком скучным для себя. Он лишь добавил в свою небольшую записную книжку какую-то пометку, улыбнулся сам себе и аккуратно вернул перстень обратно Зигмунду. Мальчик был действительно донельзя странным. Считать его психологический портрет с его действий или мыслей было сродни задаче найти хоть одного чиновника, трудящегося на благо народа, а также найти хоть одного влюбленного, кто смог бы четко, ясно и в разумном ключе объяснить свои недавние сумасбродные действия.
Он только коснулся перстня, чтобы провернуть его и активировать древнюю магию, как…
Ворон решил напомнить о себе. Он темной стрелой промчался к своей жертве, и уже через мгновение парень громко кричал, размахивая руками во все стороны. Арбалетный болт пролетел мимо Зигмунда, а само оружие было отброшено на землю, где мгновенно оказалось забыто, как ненужная игрушка.
Девушка с визгом попыталась помочь своему товарищу, вцепившись в крыло ворона, но в этот раз Зигмунд среагировал своевременно — он всем своим телом набросился на девушку, повалив ее на землю.
Рядом с ним раздавался такой оглушающе нечеловеческий крик, который может издавать лишь существо, которого лишают глаза, а затем раздирают острыми когтями и клювом. В другое время Зигмунд застыл бы от ужаса, но сейчас этот душераздирающий крик заставлял его кровь кипеть, а его сознание начинало быстро отходить на задний план, освобождая место для давно ждущей этого момента звериной натуры.