В то, что материя никуда не исчезает, до сих пор свято верит любой школьник — даже на нынешнем отрезке истории, когда материализм куда менее моден, чем мистицизм. То есть материю и то, что из нее сделано, можно, конечно, украсть, приватизировать, вывести за рубеж, придать ей другие формы, но совсем исчезнуть она не может. Это полностью справедливо и в отношении традиций нашего высшего образования. Идеи и идеологии тоже не могут бесследно исчезнуть, поскольку их носители вполне материальны и никуда не исчезают даже при крутых разворотах социально-политического курса. Основой гуманитарного образования в нашей стране долгое время служил Великий треугольник: история Партии — марксистско-ленинская философия — научный коммунизм, к которому с разных сторон цеплялись малозначительные довески, такие как психология или филология. Затем времена изменились, но люди остались, и наша система образования оказалась перед лицом непростой проблемы трудоустройства обитателей Великого треугольника. Общеизвестно, что наиболее простой и очевидный способ переквалификации специалистов и тех, кто таковыми считается, — это их переименование. Поэтому для отставных марксистов были созданы две новые экологические ниши — политология и культурология, и они по желанию могли выбрать себе место в одной из них.
Марксизм всегда был не только догмой и руководством к действию, а также способом оправдания полного бездействия, но и стилем мышления. Точнее, видом его патологии, которая у его формальных противников подчас выражена не меньше, чем у его правоверных адептов. Научные коммунисты были переименованы, а их мозги остались прежними, что внесло в нашу и без того не слишком стройную систему образования полный разлад, породило болотистые зоны, по которым передвигаться надо очень осторожно. Так, в большинстве наших вузах экзамены по общественным наукам принимают два типа преподавателей: с одной стороны, переименованные научные коммунисты, с другой, — те, кто всю жизнь страдал от них. Легко себе представить, как они относятся друг к друга, проецируя свою вражду на студентов (а на кого еще?) Поэтому студент должен всегда быть бдительным, твердо зная, преподавателю какого именно типа он сдает экзамен. Если он начнет распространяться перед марксистом о преимуществах демократии или рыночной экономики или, наоборот, станет призывать рыночника и демократа к национализации и классовой борьбе, о стипендии можно забыть.
Ситуация осложняется тем, что значительная часть студентов не ходит на лекции, в первый раз встречает своих преподавателей именно на экзамене и уже там гадает об их политических убеждениях по чисто физиономическим признакам. К сожалению, преподаватели-марксисты, униформой которых в советские годы были белая рубашка, простой галстук, дешевый советский костюм, а в летнее время — сандалии, сквозь естественные дырки которых просвечивали неестественные дырки в носках детской расцветки, сейчас стали мимикрировать под настоящих политологов, облачаясь в импортную одежду. А многие демократы из-за недостатка средств, наоборот, часто вынуждены одеваться в отечественное, что создает большие трудности различения двух категорий обществоведов по внешним признакам. И лишь в том случае, если преподаватель сочетает галстук с потертыми джинсами и с твидовым пиджаком, и про него ходят слухи, что он только что приехал из-за границы, можно не сомневаться в его демократических убеждениях. В большинстве же ситуаций студентам приходится вычислять марксистов лишь по выражению лица, типовое же марксистское лицо им, к счастью, мало знакомо.
На первый взгляд, подобные проблемы не слишком остро стоят перед будущими психологами. Но и они нередко страдают от кентаврообразного сочетания старого и нового. В прежнее время из всех многочисленных отраслей психологической науки разве что зоопсихология не была заражена бациллой идеологии. Некоторые из них пережили ее как легкую простуду, отделываясь ритуальным цитированием классиков марксизма. А некоторые оказались поражены недугом до самых корней, например, педагогическая психология, увлекшаяся поэтапным формированием хомо советикусов. Да и такие понятия, как «зона ближайшего развития», могли родиться только в недрах нездоровой науки. Ведь, если разобраться, то какое развитие может быть в «зоне»?
Тяжелое прошлое оставило глубокие шрамы и на теле социальной психологии, запечатлевшись в социально-психологических теориях и понятиях, таких, как, например, «коллектив». Коллектив по тем временам считался высшей формой объединения людей, которая могла существовать только в странах, движущихся социалистическим (как показали последующие события, — неправильным) курсом. А у теории коллектива была только одна проблема: если, скажем, экипаж советского космического корабля — это коллектив, а экипаж американского космического корабля — всего лишь малая группа, то чем считать смешанный советско-американский экипаж, интернациональный полет которого дал жизнь сигаретам «Союз-Апполон»? Нет нужды объяснять, что результатом глубокого социально-психологического анализа таких проблем, как, к примеру, мотивация советского человека, выезжающего за рубеж, были выводы о том, что им руководит не желание поднакупить побольше шмоток, а чувство гордости за свою Родину и желание быть ее достойным. В общем, подпитка идеологией окрыляла социально-психологическую мысль, позволяя ей далеко уноситься от реальности и гордо взмывать над ней.