Георгиевна зашла в его рабочий кабинет, вернее, в маленькую то ли светелку, то ли каморку, Юрик что-то считал на калькуляторе, с необыкновенной ловкостью нажимая на кнопочки
небольшого и удобного то ли тайваньского, то ли гонконгского счетчика с распечатывающим
устройством.
— Привет! — Анне Георгиевне было приятно видеть этого веселого, немножко нахального, но
исключительно надежного и умеющего ценить дружбу парня.
— Здрасьте, здрасьте, — не поднимая глаз ответил Юрик. Было видно, что он настолько занят
вычислениями, что не мог или не хотел отрываться от цифр даже для короткого разговора.
— Юрик, не хочу тебе мешать, — проговорила Анна Георгиевна, — но ты уж, пожалуйста, присмотри, чтобы Володя с немцами не оплошал. Все-таки немалые суммы перечисляем.
— Не извольте беспокоиться, мадам, — Юрик не отрывался от цифр. — Все будет ab gemaht zehr gut!
Чувствуя, что мешает, Анна Георгиевна скорее автоматически, по инерции, чтобы завершить
разговор, спросила напоследок:
— Паспорт, визы, билеты — все в порядке?
Не поворачивая головы, Юрик ответил, продолжая выстукивать бесшумную дробь на
калькуляторе:
— Да вот они, на столе.
Чисто машинально, даже не зная зачем, может, для того, чтобы взглянуть на разноцветную, переливающуюся разными цветами радуги печать немецкого посольства на визе, Анна
Георгиевна взяла верхний паспорт, приоткрыла его и удивилась: с фотографии на нее глядело
некрасивое, в очках, лицо Наташи.
— А что, Юрик, ты не едешь с Володей? — Анна Георгиевна удивилась еще раз, вслух.
— Да, то есть нет, — ответил Юрик и его рука остановилась.
— Как? Почему? — Анна Георгиевна вдруг почувствовала какую-то неловкость, неуместность и
своего вопроса, и своего положения.
Юрик был у них и товарищем, и менеджером, и телохранителем, и даже переводчиком. Он
всегда ездил с Володей в командировки. Но даже не в этом дело. Неловкость Анна Георгиевна
почувствовала тогда, когда Юрик замешкался с ответом. В этот короткий миг молчания, в
мгновение, когда Анна Георгиевна успела понять: “Думает, что сказать”, в тот момент, по ее
словам, в ней как будто молния сверкнула. В одну секунду всплыли в памяти частые сетования
Володи на нерасторопных продавщиц, которых приходилось менять чуть ли не через две недели, его постоянные жалобы на усталость в те особые минуты, когда она нежно целовала его, а он
говорил, засыпая: “Чертовски устал”. Вспомнились намеки подруг о том, что бизнес мужей
портит. Наконец совершенно неожиданно и вовсе некстати в памяти промелькнула пачка
презервативов, которая как-то выпала у мужа из дипломата и которую, как сейчас со стыдом
вспоминала Анна Георгиевна, он якобы купил для приятеля.
Она вдруг резко повернулась, так же резко вышла из комнатенки и скользнув взглядом по
разрумяненным лицам двух продавщиц, почти вбежала в кабинет мужа...
Анна Георгиевна так и не смогла рассказать о том, что она там увидела. Каждый раз, когда она
пыталась сделать это, слезы боли, обиды, непонимания, слезы острого стыда, отчаяния
перекрывали ее голос, руки начинали дрожать, она закрывала лицо ладонями и плакала, плакала, плакала...
Домой она шла пешком. Через весь город. Шла пешком с одного берега на другой. Пока
перебралась через мост Патона, несколько раз останавливалась на мысли, что сейчас, сейчас
вот... Но образ дочери, образ маленькой русой Светланы, встававший перед ней как икона, хранил ее, а когда она ступила на землю противоположного берега, ей показалось, что она
перешла из одной жизни в другую.
Та, первая жизнь, была нелегкой. Смерть ребенка. Смерть родителей. Но она была и радостной.
Любовь. Рождение дочурки. Семья. Свое дело.
В этой, новой жизни, не было ничего. На какой-то миг ей показалось, что ее со Светочкой
шальной волной смыло в темную холодную стихию ночного океана, и ей стало так страшно, что
холодные струйки пота покатились по лбу, по лицу, по спине. Она не помнит, как пришла
домой, как покормила дочку и проверила уроки. Помнит только, что страшно разболелась
голова. С трудом вызвала “Скорую”. Врач измерил давление, спросил:
— Что вы обычно принимаете?
— Ничего, — ответила Анна Георгиевна.
— Я спрашиваю, что у вас есть из ваших препаратов, ведь вы же гипертоник? — повторил свой
вопрос врач.
— Я не гипертоник, — проговорила Анна Георгиевна, — это у меня
впервые.
Две недели она проболела. Присматривала за ней подруга. А потом, когда муж вернулся из
командировки и заехал домой за вещами, Анну Георгиевну вдруг опять охватил приступ такого