Инна опять замолчала. Но это было уже другое, не тягостное молчание. Она обдумывала мои
слова. Она понимала, о каком выборе я говорил. Она раздумывала над тем, как ей поступить.
Если она принимала мою мысль о том, что у нее есть выбор, она принимала на себя
ответственность за свой выбор. Отказываясь принимать саму возможность выбора, она вновь
скатывалась на позицию жертвы и, следовательно, в зыбкие топи житейских болот. В ней
происходила борьба. Она прикрыла глаза. Кончики ее пальцев мелко дрожали. Дрожали
ресницы. Нет, ей не хотелось добровольно смириться с ролью жертвы. Ведь быть жертвой
означало не просто терпеть страдание. Быть жертвой означало теперь бессмысленное страдание, пытку.
Я решил помочь ей в эту минуту и, как бы вспомнив то, что забыл или не успел произнести
раньше, сказал:
— Кстати, Инна (имя, звучание имени очень важно! Имя придает человеку ощущение своей
уникальности, персонализирует его), для этого вовсе не надо мне подчиняться.
Я чуть-чуть помолчал и добавил очень мягко:
— Я ведь не дрессировщик.
Это резкое и грубое слово, слово совсем из другого контекста, цирковой термин, я произнес
очень мягко и почти неслышно, почти что про себя.
Инна еще раз взглянула на меня уже другим, как мне показалось, чисто женским взглядом:
— Да уж, не укротитель.
Слава Богу! Она вошла или, как иногда говорят, присоединилась к моему
психотерапевтическому контексту общения. Теперь передо мной сидела не удрученная
несчастьями и измученная переживаниями клиентка, а просто девочка, уставшая и растерянная, с какими-то своими проблемами, которые были хотя и нелегкими, но все же менее значимыми, чем вся ее нынешняя и будущая жизнь. Именно так я воспринял складывающуюся
терапевтическую ситуацию в тот момент, когда она, отведя от меня глаза, сказала:
— Я просто дико устала и не пойму, чего от меня хотят. ( Пауза) Отец, мама и этот доцент. Не
пойму потому, что все они хотят от меня разного. И каждый своего. Отец звонит каждую неделю
и тратит бешеные деньги на то, чтобы меня в чем-то убедить. Мама “грузит” в промежутках
между телефонными налетами папы. А доцент... — она замолчала.
— Папа в другом городе живет? — поинтересовался я.
— Нет, в другой стране. Он в Соединенных Штатах уже семь лет живет. Со своей новой женой, которая меня терпеть не может. У них ребенок маленький. Мальчик. А меня папик по старой
памяти достает.
— А мама?
Инна поняла мой вопрос чисто по-женски и тут же ответила:
— Мама со своим чуваком, как бы моим отчимом, никак не может разобраться. То он пьет и
денег не дает, то не пьет, но тогда гуляет и тоже денег не приносит.
— Вы-то с кем живете? — уточняю я для себя ситуацию.
И это уже явный просчет, профессиональный недосмотр в моей работе, поскольку все подобные
формальные вопросы следует выяснять еще при первой встрече. Но, к сожалению, в этот раз так
не получилось.
— С собой, — отвечает Инна и тут же поправляется, — то есть я живу в одной квартире с
мамой, бабушкой и отчимом, но у меня отдельная комната, и получается как бы такая
коммуналка. А псина моя, Джесси, со мной живет. Французский бульдог, — при этих словах на
ее лице промелькнула легкая тень улыбки, — вы знаете эту породу?
— Морды страшные такие, — уточнил я.
— Ну да, то есть морда-то, конечно, страшненькая, но французские бульдоги совсем не
агрессивны. И что особенно трогает — они вздыхают и кашляют, как люди. Моя Джесси, она
вообще-то молоденькая, полтора года, так вообще, как ребенок еще, особенно когда
простужается...
“Вот и проекция”, — мгновенно констатировал я про себя, отметив, что Инна совершенно
непосредственно перенесла на описание собаки свое внутреннее представление о себе самой: о
ребенке, который болеет...
Недели через две после нашей первой встречи Инна неожиданно сказала:
— А папа знает вас. Он вам передает привет, — и, предупреждая мой вопрос, пояснила: —
Папа, оказывается, учился у вас. Двадцать лет тому назад. Когда был еще на первом курсе.
То, что мир тесен, я уяснил уже давно. Но он тесен до такой степени, что каждый раз этому
поражаешься, сталкиваясь лицом к лицу с высокой плотностью населения. К этому невозможно
привыкнуть.
Инна между тем, внимательно разглядывая мое, по-видимому, изменившееся выражение
лица — она как раз в этот момент повернула ко мне голову, выглядывая из-за спинки
психоаналитического кресла, — продолжала: