подлинности и многозначность слов-терминов.
Возможно, одним из первых в европейской культуре мысли выявил подобную многозначность
Платон. В его диалогах появляется слово “фармакон”, которое обозначает одновременно и
“лекарство”, и “яд”, и “колдовство”, соответствуя примерно русскому слову “зелье”*. Платон, правда, сомневается в значимости лекарства, так как последнее, наряду с болезнью, покушается
на жизнь и порождает новые болезни. Иное дело — гимнастика, тренировка!
“Фармакон” — символ неоднозначности, изменчивости, текучести, перехода (согласно
гегелевским законам) одного качества в иное — есть ли он знак и признак психического, или он
выходит за пределы психического и является признаком и свойством самого мира, формируя и
определяя, в свою очередь, самое психику и ее свойства?
“Фармакон”, этот лик оборотня, просвечивает через самые рациональные формы мышления. Но
еще раз зададимся вопросом: отражает ли он специфику мышления или специфику мыслимого?
Или же его сущность лежит вне ментальных процессов и подчинена социальным
закономерностям формирования общественного сознания?
В самом деле, “фармакон” — это скользкая семантика терминов, метафор и идеологических
клише: “воин-интернационалист” — он же никому не нужный солдат колониальной армии,
“мирный атом вышел из-под контроля” — в то же время означает ядерную катастрофу с
непредсказуемыми последствиями для миллионов людей; “траст” — с одной стороны
“доверительное общество”, с другой — преступная организация для официального отнятия
денег; “сберегательный банк” — учреждение, где якобы сберегаются деньги, хотя и ребенок
знает, что если деньги где и можно сберечь, то уж никак не в этом месте, и т.д.
“Фармакон” — это и особые люди, вводящие в заблуждение восприятие. По своей
онтологической природе — ряженые, когда совершенно невозможно понять, например, глядя на
такого человека: это официальное лицо с высоким статусом, как его представляют, или же
психоорганик, наркологический статус которого вызывает ассоциации отнюдь не с коридорами
власти, а с коридорами соответственного диспансера. Или это оборотень, притворяющийся
психооргаником и алкоголиком для того, чтобы выжить, а на самом деле он — нечто иное.
Дизъюнкция “или” возникает именно потому, что сознание отказывается совместить
несовместимое с его логикой, но существующее в действительности.
“Фармакон” — это и особые явления, особый событийный ряд, когда, например, Чечня
(Ичкерия) рассматривает себя как независимое государство, но приемлет дотации России, а
Москва рассматривает Чечню как неотъемлемую часть России, но в то же время приемлет
отдельного президента, МИД и т.д.
Или когда на защите диссертации трудно понять, что происходит: диссертант защищает
диссертацию или специализированный совет защищает диссертанта от его диссертации?
Или когда людям назначена “заработная плата”, размер которой не позволяет содержать даже
домашнее животное, но в то же время эту заработную плату им не выплачивают, а люди, фактически существуя без этой бесполезной заработной платы, требуют ее выплаты, хотя и
знают, что она не будет выплачена, но продолжают ходить на службу, как если бы она давала
им возможность жить и т.д.*
Что же это за ситуации? Это ситуации бессмыслицы, абсурда, невыполнения условий логики, более того — глумления над обычной логикой. Но почему и общественное, и личное сознание
терпит эти абсурдные “досмыслы”? Какой же логикой объясняется эта ситуация? Исследования
палеопсихологов свидетельствуют о том, что бессмыслица в глубоком прошлом вызывала у
людей трепет. Да что там в глубоком прошлом! Достаточно вспомнить, что совсем недавно для
обозначения действий, противоречащих здравому смыслу, т.е. нормальной человеческий логике, употреблялось наделенное неким священным статусом слово “диалектика”. “Диалектический” означало не что иное, как “неразумный” или “внеразумный”, но именно поэтому имеющий
некий высший мистический смысл. Условия, сформировавшие привычку к восприятию
неразумного как разумного в результате принудительной, обусловленной внешними
воздействиями атрибуции, есть то внепсихологическое основание подобной “диалектики”, которое позволяет избегать когнитивного диссонанса. Можно предположить, что неспособность