Вот, к примеру, как действует С. Н. Азбелев, исследуя проблему историзма былин и конкретно вопрос об участии новгородцев в Куликовской битве. Рассмотрев фольклорные тексты, повествующие о таком участии, он констатирует, что “содержание их, как правило, признавалось полностью недостоверным и даже квалифицировалось как баснословие. В общеисторических трудах давно утвердилось мнение, что Новгород не принял участие в освободительной войне 1380 г.” (Историзм былин и специфика фольклора, Л., Наука, 1982, с. 153). При этом в качестве “общеисторических” указываются прежде всего труды Н. М. Карамзина, С. М. Соловьёва, И. Д. Иловайского и – без уточнения имён – позднейшие “работы по русской истории”, повторяющие традиционное мнение. Что же касается исследователей, разделяющих или хотя бы допускающих иную точку зрения, то здесь С. Н. Азбелев может сослаться лишь на А. А. Шахматова и – с теми или иными оговорками – на С. К. Шамбинаго, Б. Д. Грекова и Л. А. Дмитриева. Однако даже столь внушительное единодушие историков не отвращает человека, знающего цену фольклору, от попыток обратиться к собственно фактам.
“Известно – отмечает он в качестве исходного пункта, – что до падения независимости Новгорода отношения его с Москвой по большей части оставались натянутыми, нередко враждебными, переходя и в открытые военные столкновения. Но около двадцати лет отношения эти были настолько дружественными, что превратились тогда в военный союз, оформленный договором. Этот период падает как раз на правление Дмитрия Донского… Татары, непосредственно не угрожавшие Новгороду, в договоре не упомянуты. Но зато на первом месте названы литовские князья, не раз воевавшие до того и против Новгорода, и против Москвы” (там же, с. 154-155). А поскольку в процессе подготовки военного столкновения между Русью и Ордой литовский правитель Ягайло вступил в союзные отношения с Мамаем и выступил со своим войском на соединение с татарами, то, следовательно, заключает С. Н. Азбелев – по логике существовавших на тот момент московско-новгородских отношений, – “Новгород должен был оказать военную помощь Москве вследствие своих договорных обязательств” (с. 155). А коль скоро это так, то должны быть и следы такой помощи, кои остаётся лишь найти и зафиксировать. И С. Н. Азбелев действительно находит и приводит свидетельства теперь уже далёких от фольклора источников, которые позволяют ему не просто утверждать, что “непосредственное участие новгородцев в освободительной войне 1380 г. – исторический факт” (с. 165), но и высказать ряд интересных соображения по поводу места и роли новгородского отряда в событиях на Куликовом поле и перипетий его обратного путешествия с Дона домой.
Нам же, возвращаясь к главной проблематике настоящих заметок, остаётся лишь ещё раз подчеркнуть, что этот несомненный научный успех был достигнут в том числе благодаря тому, что имели место, во-первых, принципиальное доверие к фольклору как живой памяти народа, и во-вторых, чёткое понимание того, что общий характер, общий эмоциональный фон взаимоотношений людей является ближайшей предпосылкой соответствующих поступков этих людей по поводу друг друга (как известно из истории дипломатии, подписание договора далеко не всегда сопровождается его выполнением, а тем более – своевременным и точным выполнением).
Но, пожалуй, самым показательным примером продуктивной опоры на психологию является деятельность такого историка-непрофессионала, как А. М. Членов, в своё время тоже засомневавшегося там, где “никто ни минуты не сомневался”. А именно: рассматривая писаные, устные и иные исторические свидетельства прежде всего как творение рук людей, движимых определёнными мотивами, он начинает с сопоставления логики, приписываемой событиям различными источниками, с фактически наблюдаемыми данными и задачами, объективно стоявшими перед участниками этих событий. Что позволяет отделить версии, подтверждаемые всем комплексом сведений, от явно надуманных и в последующих реконструкциях использовать полученные по ходу исследования данные об образе мыслей и характерном стиле действий исторических персон уже как самостоятельный аргумент. За счёт такого подхода А. М. Членов – не говоря уже об уточнении множества интерпретаций, – во-первых, доказал фиктивность ряда событий, доселе считавшихся бесспорными фактами, во-вторых, открыл длинный ряд фактов, которые многие штатные историки, располагавшие тем же набором исходных материалов, не рассматривали даже как теоретически допустимые варианты. Вот лишь некоторые из фрагментов, введённых, а точнее сказать, возвращённых А. М. Членовым в картину отечественной истории: