Не заходя в комнату Фергюсона, Готорн попросил сиделку позвать доктора, огромного всклокоченного человека, а когда тот пришел, ввел его в отдаленное от больного помещение и стал расспрашивать.
— Он лежит очень спокойно, — сказал доктор, — молчит; иногда берет фотографию и рассматривает ее; силы оставляют его так быстро, как сохнет на солнце мокрое полотенце. Изредка забывается, а очнувшись, спрашивает, где вы.
— Я ее привез, — сказал Готорн. — Что же, можно ввести?
— Мое положение затруднительно, — ответил доктор, подходя с Готорном к окну и рассматривая вершины скал. — Я знаю, что он умрет не позже вечера. Однако возможно ли рисковать на случай прозрения, наступающего, иногда, внезапно, при маниакальном безумии, в случае потрясений нервной системы. Я хочу сказать, что возможен результат, противный желаемому.
— Как же быть?
— Я не знаю.
— Я тоже не знаю, — сказал Готорн.
Наступило насупленное молчание. Готорн искал ответа в себе. Тени скал уверенно покрывали провалы. Он оставил доктора и пошел было к Фергюсону, но вернулся, говоря:
— Я не знал, но теперь знаю. Ко мне вернулась уверенность. Но, доктор, мы с вами к нему не выйдем. Мы будем в соседней комнате смотреть в дверь.
Выйдя через веранду, Готорн поспешил к тому месту, где его ждала Элда, и застал ее сидящей на камне.
Уверенность его возросла, когда он посмотрел на нее, готовую играть роль. Резкая прическа исчезла, сменясь тяжелым узлом волос, открывавшим лоб. Лицо Элды, очищенное от грима и пудры, с побледневшими губами, выглядело обветренным и похудевшим. Босая, в рваной короткой юбке, в распахнутой у шеи блузе, с висящим в сгибе локтя темным платком, она, внезапно, так ответила его тайному впечатлению о вымышленной женщине, что он сказал:
— Я доволен, Элда. Я вижу — вы угадали.
— Угадала? Бросьте, — ответила Элда, протирая зубы раствором яблочного железа, чтобы уничтожить табачный запах. — Все-таки я шесть лет на сцене. Что же, пора идти?
— Да, пора. Ну, Элда, — Готорн крепко сжал ее руки, — смотрите. Вы должны понимать. Вы — женщина.
Она пожала плечами и отвела взгляд. Ей хотелось как можно скорее развязаться с этой мрачной историей и вернуться домой. Они молча достигли дома и, пройдя три заброшенные неопрятные комнаты, остановились перед полуоткрытой дверью, в свете которой видна была кровать с исхудавшим, на подушках, лицом Фергюсона, обросшим полуседой бородой.
Готорн заметил доктора, который уже сидел, согнувшись на стуле, поставленном так, что из полутьмы закрытых ставен этого помещения была ясно видна картина раскрытой двери.
Элда глубоко вздохнула.
— Я боюсь, — прошептала она, но тотчас же, начиная неуловимо изменяться, стала так близко на свете дверей, что ее лицо осветилось. Ее нога три раза шевельнула пальцами, и она мысленно сосчитала — раз, два, три. Затем в слезах, ликуя и плача, Элда быстро подбежала к постели.
Доктор невольно встал, похолодев, как и Готорн, которого искусно сделанное Элдой преображение освободило от напряжения и ожидания. Тяжесть свалилась с него. Он передал Фергюсона в опытные и ловкие руки.
— Наконец, я здесь! — услышал он с восхищением верные и живые звуки голоса Элды, полного страстного облегчения. — Как будто вечность прошла! Встречай бродягу свою, друг мой. Ты меня не забыл? Если не забыл, то прости!
Фергюсон сел и, прислонившись затылком к стене, протянул руки. Он смотрел исступленно, как сталкиваемый в пустоту. Но вокруг влажных его зубов, обведенных исхудавшими губами, широкая и острая сверкала улыбка. Ни сказать, ни крикнуть он не мог, лишь задыхался, все сильнее выгибая вперед грудь и закидывая лицо. Наконец, он мучительно закричал, и этот его крик — «Анготэя!» — был так ужасен, что доктор и Готорн бросились в комнату. Больной бился и хохотал, заливаясь слезами. Придерживая его руки, Готорн заметил, что Фергюсон никого не видит, кроме Элды; изо всех своих последних сил он смотрел на нее.
— Анготэя, — прошептал он, — ты теперь не будешь ходить одна?
— Никогда, — сказала Элда. — Я была далеко, но всегда помнила о тебе. Я изголодалась и напугалась; ноги мои устали и изранены. О, как там было все немило и чуждо! Стены стояли кругом, внизу слышался рокот. Никак нельзя было выйти из скал. Но зеркало-то — разбито…
Готорн с удивлением слушал, как она легко и естественно перевирает его бумажный набросок.
— Разбейте его, — сказал Фергюсон, — прочь дрянное стекло!
— Я разбила его камнем, — подтвердила Элда. Она закрыла одеялом ноги Фергюсона, уставила подушку между стеной и затылком, потом встала на колени перед кроватью и взяла руку больного. Потеревшись лицом о его колено, она вытерла слезы. Другая рука Фергюсона, вырвавшись из руки доктора, протянулась и коснулась ее лба концами дрожащих пальцев.