– Судя по вашим высказываниям, вы, как я полагаю, человек неверующий?
– Не знаю, что и сказать. Просто не знаю. Все-таки в какой-то степени я – верующий. И хочу верить… Верю в позитивные ценности – доброту, помощь нуждающимся, честность, прощение.
– В праведную жизнь. В добродетельность человека, – добавил Луэллин. – Да, это намного проще, чем пытаться признать Бога. Что непросто, очень трудно и очень страшно. Но еще страшнее выдержать признание Богом тебя самого.
– Страшнее?
– Это испугало Иова. – Луэллин неожиданно улыбнулся. – Он, бедолага, понятия не имел, что это такое. В мире, где действовали хорошие законы и правила, где поощрения и наказания распределялись Всевышним строго по заслугам, он был удостоен особого внимания. (Почему? Мы не знаем. Может быть, в нем и обнаружились качества, неведомые еще его поколению? Или при рождении он был наделен даром проницательности?) Как бы то ни было, все остальные продолжали получать свою долю вознаграждений и наказаний, а Иову, как ему, наверное, казалось, пришлось переместиться в другое измерение. За свою праведную жизнь ему не суждено было получить награды в виде скота и овец, а пришлось пройти через невыносимые страдания, потерять веру, пережить измену друзей, пережить чудодейственную бурю. И только потом, избранный стать звездой, как говорится в Голливуде, он смог услышать глас Бога. И все это ради чего? Ради того, чтобы он начал понимать, что есть Бог. «Стой и разумей, что я Бог». Странное испытание. Больших высот человек пока не достигал. Но долго продолжаться это, конечно, не могло. И Иов, возможно, пытаясь рассказать об этом, плел всякую несуразицу. Ведь и слов для этого подходящих не было. Да и нельзя земными средствами описать духовное явление. И тот, кто придумал конец к книге Иова, тоже не имел представления, что все это значило. Но он поступил очень разумно, приписав этой истории, в соответствии с веянием времени, назидательный счастливый конец. – Луэллин сделал паузу. – Теперь вы видите, что ваше предположение, будто я избрал публичную трибуну, чтобы принести больше пользы и воздействовать на большее количество людей, далеко от истины. Процесс воздействия как таковой не зависит от количества. А выражение «приносить пользу» слишком общо и не имеет конкретного значения. Что значит – приносить пользу? Сжигать на кострах людей во имя спасения их души? Жечь заживо колдунов, потому что они воплощение зла? Поднять уровень жизни обездоленных? В наше время это считается важным. Бороться против жестокости и несправедливости?
– Но с этим-то вы, конечно, согласны?
– Я хочу сказать, что все это – проблемы человеческого поведения. Что хорошо? Что правильно? Что неправильно? Мы – люди и должны ответить на эти вопросы как можно лучше, ведь нам жить в этом мире. Но все это не имеет никакого отношения к духовному опыту.
– Да, я начинаю понимать, – сказал Уилдинг. – Полагаю, вам тоже пришлось пережить нечто подобное? Как это происходило? Что случилось? Вы с детства знали… – Он не закончил свой вопрос. – Или, – размеренно продолжал он, – вы не имели представления?
– Нет, не имел представления.
Глава 5
Не имел представления… Вопрос Уилдинга вернул Луэллина в прошлое. На много лет назад.
Вот он ребенок.
Чистый и свежий горный воздух. Холодная зима, жаркое сухое лето. Небольшая деревенька. Отец – высокий, сухопарый, почти суровый. Набожный, честный человек высокого интеллекта, несмотря на непритязательность жизни и занятия. Справедливый жесткий человек, который скупо проявляет свои чувства, как бы глубоки и искренни они ни были. Мать – темноволосая уроженка Уэльса, с певучим голосом, отчего ее самая обычная речь звучала как музыка… Иногда по вечерам она читала на валлийском языке поэму, которую ее отец сочинил много лет назад для айстедвуда, фестиваля валлийских музыкантов и поэтов. Дети понимали не все, лишь смутно догадываясь о значении слов, но музыка поэзии пробуждала в душе Луэллина какую-то необъяснимую тоску. Его мать не обладала таким интеллектом, как отец, но у нее была поразительная врожденная мудрость.
Ее темные глаза медленно скользили по лицам детей и задерживались на Луэллине, ее первенце. Они смотрели оценивающе, с сомнением, почти со страхом.
Их взгляд рождал у мальчика беспокойство. Он настороженно спрашивал: «Что, мама? Я в чем-то виноват?» А она улыбалась, нежно, тепло, и говорила: «Нет, сынок. Ты у меня хороший мальчик».
Ангус Нокс резко оборачивался и бросал взгляд сначала на жену, а потом на сына.
Это было счастливое детство обыкновенного мальчика. Без роскоши, во многом спартанского характера, со строгими родителями, суровой дисциплиной. С многочисленными домашними обязанностями, заботами о четверых младших детях, участием в жизни деревни. Благочестивый, но примитивный образ жизни. Луэллин сжился с ним и принимал его как должное.