Своею внешней неподвижностью он добивался внутренней неподвижности, для чего остановил свой взор на кольцах древнего мухорчатого пня, у которого муравьи, рыцари труда, некогда возвели свой вавилон, а затем по причинам, известным им одним, муравейник забросили и эмигрировали в обетованность.
Пень был так древен, что напоминал пирамиду египетскую. И не только напоминал, — в недрах пня пребывал в потусторонней жизни тутанхамон, пневое "я", оплот самонадсознательности.
Неповторимость пневого духа складывалась из причудливых соотношений, а именно: из прочной бытийности вне времени, отстраненности от самой сущности жизни и, наконец, желания показать всем и себе в том числе, что нахождение в мире - нечто крайне неприглядное, на что можно и нужно смотреть как на разновидность дурной привычки. Вот на чем невольно остановил взор цапель Йох.
Инспирированному пнем цапелю казалось, что он день ото дня мудреет, ему чудилось, что в его сознании самостоятельно зреют ориентации.
(Психологический бестиарий В.Ахрамовича. Ж-л "Наука и религия". 12.1988г.)
Черепаха
Кротко свернувшись внутрь панциря, черепаха спала. Ей снился сон: кто-то непохожий ни на что приглашал ее прочитать лекцию о символике ее родовых роговых доспехов. В интонации предложения было нечто настораживающее. И черепаха ответила просто, большим ртом широко улыбаясь:
— Нужно ли, право?
— Очень, — отвечал некто очень уверенно. — Вы — наша история и достояние.
И вдруг вспомнилось. Сквозь сон пробился другой, давний.
Сквозь размываемую трепетную лохматую давность вытвердилась клювность. Тогда в давнишние стуки клюва о панцирь вмешалась неуверенность и желание черепахи понять себя.
— Как ты? — спрашивал тогда клюв, долбая.
— Неуязвимо, — отвечала черепаха.
— Так ты согласна? — спрашивало теперь приснившееся нечто.
— Весьма, знаете ли, прозрачно будущее. Клюв, можно сказать, некоторая клевательность... Хотелось бы подумать о вашем предложении... — черепахе показалось, что ее глаза приоткрылись. — Хотелось бы собраться.
— О, несомненно. Подумайте. Мы желаем только добра и знаний всем. И друг другу. И вам, уважаемая черепаха, — ответил уверенный голос.
Пока черепаха думала, истаяли и предлагательность, и клювность.
Остались лишь сны, облаченные в панцирь.
(Психологический бестиарий В.Ахрамовича. Ж-л "Наука и религия". 12.1988г.)
Эхолов
Даже с луны было слышно задумчивое шарканье ног эхолова.
Так было тихо вокруг.
Эхолов в движении разборчив не был. Он то вздымался вместе с гребнями гор, то низвергался в бездонные расщелины. И так непрестанно. Потому что такова была его земля — набегающие друг на друга кряжи скальных волн, а меж ними пропасти. И никаких равнин, нигде.
Эхолов время от времени издавал звук, который, излетая,
ударяясь о скалы, изменялся и возвращался эхом.
Эхолов сортировал умноженные звуки, различая белое эхо и черное. Белое эхо он не замечал, а черное съедал. Впрочем, от времени и ландшафта белое эхо становилось черным.
Больше у эхолова никакой жизни не было.
(Психологический бестиарий В.Ахрамовича. Ж-л "Наука и религия". 12.1988г.)
Ящерица
— Господи, — допытывалась ящерица, — почему все звери, как звери? Все птицы, как птицы? И только я должна выращивать свое тело на корм и защиту?
Ящерица сидела под камнем, пряча свой изумрудный стыд.
Накануне, когда она, растопленная лучами полуденного солнца, млела на камне, глупый грачонок, может быть, впервые в жизни решившийся на самостоятельную охоту, высмотрел ящерицыно блаженство. И поймал! Поймал нерадивую за хвост, чтобы теперь она пряталась под камнем от стыда и негодования.
Ящерице было стыдно за себя, за утерю жизненно важной бдительности. И еще, переживала она: почему грачонок схватил свою жертву не за бок, шею или лапу в конце концов, а за хвост?! Как падаль. Где же был ее бог, защитник и охранитель?
И еще вопрос мучил ящерицу: за ее короткую жизнь это произошло уже дважды.
Ответа не было.
От стыда и недоумений хвост отрастал медленно.
(Психологический бестиарий В.Ахрамовича. Ж-л "Наука и религия". 12.1991г.)