При всех талантах и способностях Гитлера его стремительный взлет был бы все же невозможен без колоссальной пропагандистской работы, выполнившей роль своего рода гидравлического подъемника. Эта пропаганда постоянно убеждала массы в том, что фюреру и каждому немцу ежедневно и ежечасно угрожает опасность со стороны темных сил, принявших обличье евреев, большевиков и плутократического Запада, и что отвратить эту опасность в состоянии единственно решительный, железный фюрер. Фюрер стал идолом, причем не только идолом, «спущенным» свыше, но и идолом, в создании которого сами массы также приняли участие. Восхождение Гитлера к вершинам абсолютной власти было бы немыслимым, если бы в то время значительная часть граждан Германии, а затем и Австрии, не проявила повышенной восприимчивости к его идеологии, которая сводилась к юдофобии, восстановлению немецкой великодержавности и расширению немецкого «жизненного пространства» на восток. В своем интересном аналитическом исследовании Йозеф Штерн совершенно справедливо делает вывод о том, что личность Гитлера и готовность народных масс воспринять те упрощенные, но понятные каждому картинки, которые Гитлер строил в своих демонически-завлекательных речах из немногочисленных плакатных элементов, образовали прочное взаимообогащающее единство. Аналогичный вывод делает и Шпеер, утверждая, что «в том, что Гитлер в конце концов уверился в своих сверхчеловеческих качествах, повинно и его окружение. Даже человеку, обладающему большей скромностью и большим самообладанием, чем Гитлер, грозила бы опасность утратить масштаб самооценки под аккомпанемент несмолкающих гимнов и оваций». По мнению Биниона, «в основе страшной личной власти Гитлера над немцами лежало то, что он сумел привести свою личную ярость, вызванную капитуляцией Германии в 1918 голу, в созвучие с национальной травматической потребностью». В то же время Томас Айх справедливо полагает, что необходимым условием «для возникновения массового гипноза и/или массового показа является наличие массового человека». Такой массовый человек представляет собой «некритичный, подверженный идеологическому влиянию, эмоционально неустойчивый человеческий тип, вырванный индустриализацией из системы традиционных связей и нуждающийся для стабилизации своего Я, в особенности во времена экономических кризисов, в сильном психическом наркотике, которым и снабдил его Гитлер». Поскольку все психоаналитические и глубинно-психологические понятия позволяют построить лишь теоретическую схему характера и в высшей степени своеобразной личности Гитлера, мы приведем ниже слова Андре Франсуа-Понсе, который с 1931 по 1938 годы был послом Франции в Берлине и мог наблюдать Гитлера в процессе непосредственного личного общения Его описание Гитлера отличается яркостью и необычайной способностью психологического проникновения. Отрывок из книги Франсуа-Понсе, опубликованной в 1949 году, мы цитируем по монографии де Боора. Этот отрывок создает перед нами рельефный образ этого жуткого человека, увиденный глазами весьма наблюдательного современника: "Такого человека, как Гитлер, невозможно уложить в простую формулу… Лично я знал три его лица, соответствовавшие трем аспектам его натуры. Первое из них было очень бледным, черты размыты и цвет лица тусклый. Глаза, лишенные выражения, немного навыкате, с мечтательным блеском придавали этому лицу как будто отсутствующее, далекое выражение – непроницаемое лицо, вселяющее беспокойство, подобно лицу медиума или лунатика. Второе его лицо было возбужденным, с яркими красками, страстно-подвижное. Крылья носа вибрировали… глаза извергали молнии, в нем сквозила сила, воля к власти, протест против любого принуждения, ненависть к противнику, циничная удаль, дикая энергия, готовая все смести на своем пути – лицо, отмеченное печатью бури и натиска, лицо одержимого. Третье лицо принадлежало обычному повседневному человеку, наивному, простоватому, неуклюжему, банальному, которого легко рассмешить и который громко смеется и лупит себя при этом по ляжкам – лицо, какое встречается очень часто, лицо без особого выражения, одно из тысяч и тысяч лиц, которые можно увидеть повсюду. Говоря с Гитлером, иногда можно было видеть все три его лица по очереди.
В начале разговора казалось, что он не слушает и не понимает. Он выглядел равнодушно и отстранение. Перед вами как будто был человек, который мог часами оставаться погруженным в странное созерцание, а после полуночи, когда товарищи покидали его, вновь впадал в длительное одинокое раздумье – вождь, которого сотрудники упрекали в нерешительности, слабости и непоследовательности… И тут, совершенно внезапно, как будто некая рука нажала на кнопку, начиналась страстная речь, он говорил повышенным голосом, гневно, нагромождая один аргумент на другой, многословно, будто щелкая бичом, грубым голосом, с раскатистым "р", с переливами, подобно речи тирольца из отдаленнейших горных долин. Он бесновался и грохотал, как будто говорил перед многотысячной аудиторией. Затем в нем просыпался оратор, великий оратор латинской школы, трибун, говоривший глубоким грудным голосом, свидетельствовавшим об убежденности, который совершенно инстинктивно использует все риторические фигуры и мастерски переключает все регистры красноречия, не знающий себе равных в остроте иронии и насмешки. А для масс это – нечто невиданное и неслыханное, ибо политическое красноречие в Германии в общем и целом и монотонно, и скучно. Если уж Гитлера понесло в доклад или филиппику, то нечего было и думать, чтобы прервать его или возразить ему. Допустивший подобную неосторожность был бы незамедлительно уничтожен взрывом гнева, подобно тому, как были повержены громом Шушниг или Эмиль Гаха, попытавшиеся оказать ему сопротивление. Это могло продолжаться четверть часа, полчаса или три четверти часа. Затем поток вдруг прекращался, казалось, что он иссяк. Можно было подумать, что у него сели аккумуляторы. Он замолкал и расслаблялся. В этот момент можно было высказать возражение, противоречить ему, предложить другую редакцию, поскольку он уже не злился: он колебался, выражал желание обдумать вопрос еще раз и пытался отложить решение. И если в этот момент собеседник мог найти слово, будившее его чувства, или шутку, которая его полностью расслабляла, то с его лба исчезали тяжелые морщины и мрачные черты освещались улыбкой.
Эти смены состояний возбуждения и депрессии, эти кризисы, которым он, по словам его окружения, был подвержен и во время которых самая дикая жажда разрушений переходила в стон раненого животного, побудила психиатров объявить его душевнобольным, страдающим периодическим психозом. Другие усматривают в нем типичного параноика. Очевидно, во всяком случае, что нормальным он не был. Его личность была патологической. Можно назвать его даже безумным, тот тип, который Достоевский назвал «одержимым». Когда я, следуя учению Тэна, пытаюсь выделить главную черту его характера, его доминирующее качество, то в первую очередь мне приходят на ум высокомерие и честолюбие. Однако здесь представляется более уместным прибегнуть к термину из словаря Ницше: воля к власти… Власть – ее он жаждал для себя, но и для Германии, для него это было одно и то же… С юности он был шовинистом и приверженцем великогерманской идеи. Он собственной плотью ощущал страдания и унижения страны, которую считал своей родиной… Он поклялся отомстить за себя, отомстив за нее… Поскольку в соответствии с его натурой воля к власти должна была быть направлена на войну и завоевания, он попытался превратить государство в государство милитаристское и полицейское, превратить его в диктатуру… Но волю к власти насытить невозможно. Она постоянно перерастает себя, ибо только в действии она находит счастье. Поэтому Гитлер не мог остановиться, когда ему удалось создать третий рейх и разорвать цепи Версальского договора. Он хотел создать в Европе «великую империю», и если бы ему это удалось, то его руки потянулись бы за Северной и Южной Америкой… Фантазия Гитлера была дикой и романтической. Он подпитывал ее элементами, вычитанными то здесь, то там. Его нельзя назвать необразованным человеком, но это плохо усвоенное образование автодидакта. Он обладал даром сводить вещи к общему знаменателю и упрощать их, что снискало ему горячую благодарность поклонников.
В результате чтения Хьюстона Стьюарда Чемберлена, Ницше, Шпенглера и многих других автором перед его духовным взором возник фантастический образ Германии, призванной возродить Священную римскую империю германской нации… для расы господ, стоящей на здоровой крестьянской основе, ведомой партией, представляющей собой политическую элиту, своего рода рыцарство. После того, как эта раса господ навсегда освободит мир от еврейского яда, в котором, по мнению Гитлера, содержатся все прочие яды – яд демократии и парламентаризма, яд марксизма и коммунизма, яд капитализма и христианства, – она создаст новую положительную религию, по широте и глубине равную христианству. Вот каковы были те бредовые идеи, которым он предавался в ночных мечтаниях… Иногда этот бред облекался в форму вагнеровских гармоний. Он видел себя героем из мира Вагнера – Лоэнгрином, Зигфридом и, в первую очередь, Парсифалем, излечившим раны Амфортаса и вернувшим чудесную силу святому Граалю.